Соро Кет - Последний сын графа

Я покраснела. Детство закончилось: я пахла уже не так. Герцог опять попытался ткнуться носом мне между ног. Жеребец снова стал крутиться.

– Да успокой ты его уже, – прикрикнул отец. – Что за наказание? Ни одного мужчины в семье!

Филипп спрыгнул на землю.

Тут же, не оборачиваясь, кулаком саданул в голову коня, который попытался укусить его за плечо. Тот отступил, прижав уши. Убедившись, что оборзевшая скотина не попытается вновь, Филипп подобрал поводья и шагнул ко мне. Он пах знакомо, и в то же время, иначе. К знакомым запахам примешивался запах кожаной сбруи, лошадиного пота и средства от комаров.

Облокотившись локтем на луку седла, граф рассмеялся и наклонился, что-то прошептав Маркусу. Затем обернулся к нам…

Лошади с ослабленными подпругами остались у коновязи, возле пруда. Плакучие ивы гладили воду листьями. Ощущение, что мы все провалились в прошлое, с каждым шагом усиливалось. Я даже оглянулась, чтоб убедиться, что за мною не волочится шлейф.

Маркус и Себастьян, уже сидевшие за столом, наблюдали за ними с веранды. Официантки в традиционных для таких мест народных костюмах, радостно флиртовали с графом. Что и говорить, – он всегда умел обращаться с прислугой , – напомнил голос Мариты в голове.

Девушки заливисто хохотали над какой-то шуткой и не желали от него отходить.

Пухленькая брюнетка, вся белая и гладенькая, словно моцарелла, принесла миску с водой для Герцога. Тот вытянулся у наших ног, расставив лапы по обе стороны миски и начал шумно лакать.

– Мы уже заказали, – сказал Себастьян, рассматривая меня с таким видом, как отцы в американском кино рассматривают трофеи сыновей-чемпионов. – Фирменное блюдо тебе и веточку сельдерея для твоей девушки. Чтобы ей было чем поиграться, пока мы все поедим.

– Я не его девушка и я не ем сельдерей.

– Да? Я забыл: тебе достаточно крови.

Я снова вскинулась. Граф не дал мне ответить, заговорив с Маркусом. Филипп и я молчали. А когда ужин кончился, и Пышечка уже чуть ли не текла по нему, Себастьян сказал:

– Вот что, попоите коней и возвращайтесь верхом. Я поеду с Маркусом.

– С чего вдруг? – спросил Филипп.

– С того, что мне надоело смотреть на те крысиные рожи, что вы оба корчите. Если не сможете помириться, поубивайте друг друга. Мне все равно…

Лошади шумно отфыркиваясь, пили.

Солнце садилось, отражаясь от их сверкающих шкур. Над нашими головами кричали птицы. Всякая мошкара так и норовила залезть в глаза. Филипп задумчиво смотрел на воду и его профиль, состоящий из безукоризненно ровных линий, казался наклеенным на стремительно розовеющее закатом небо.

Дорога еще дымилась клубами пыли.

– Поехали ко мне? – вымучил Филипп.

– Побереги себя для невесты.

– Только не притворяйся, что ты не хочешь. Я все еще помню этот твой запах, да и бедный пес чуть не озверел. Прямо, как ты… в Гремице.

Я коротко вскинула глаза, но Филипп стоял против солнца. Его силуэт до боли напомнил другой. Тот, что я раньше хранила в памяти, опасаясь потерять навсегда. Высокая черная фигура; фиолетово-белые прозрачные солнечные лучи.

Еще один неправильный номер.

– Да брось ты, – повторил он. – У тебя уже крыша едет от воздержания. Поехали… Я тоже тебя хочу.

– Я хочу не тебя.

Филипп рассмеялся.

– Да, ну, конечно! Дядя Мартин, конечно, пытается наклонить отца, в угоду твоей бабуле, но он ведь тоже лишь человек. Отец велел мне утихомирить тебя, пока не соберется с силами: настолько ты не в его вкусе. Он бы официантку отбарабанил, но ты? Он говорит, в тебе подержаться не за что, кроме генофонда.

Не зная, как поступить, я ухватилась рукой за маленькую скользкую седельную луку его коня.

В другое время я в жизни не полезла бы на эту больную на всю голову лошадь, но оставаться рядом с Филиппом было невыносимо, а к Цезарю я боялась даже притронуться. Я резко сунула ногу в стремя, подтянулась и… брякнулась навзничь вместе с седлом. На влажную от вечерней росы траву. Седло осталось болтаться под животом у животного, и конь запрыгал на месте, волоча стремена.

– Ты забыла проверить, закреплена ли подпруга, – сказал Филипп сверху и придержал испуганного коня. – Тише, малыш, тише… Человеческие женщины всегда причиняют боль.

Рывком, я приподнялась на локтях. Удар о землю был сильным, но только для самолюбия. Я подскочила; взвилась.

– Да что ты знаешь о боли?!

– Гораздо больше, чем я хотел бы знать.

– Надеюсь, когда-нибудь, боль сожрет тебя, как сожрала Джесс. Ты оскорбил свой дом, когда сменил Джесс на Иден.