Рене Карлино: Только здесь и нигде больше

Моя мама была удивительной. Она считала меня чудом, безумно меня любила и старалась дать мне все то, в чем я нуждалась. В то же время она учила меня мыслить самостоятельно. До самой своей болезни мама казалась мне образцом рассудительности – такой уж у нее был характер, и я до сих пор помню ее слова: « Ты – красивая девочка, Кейт, но никогда не полагайся на свою внешность». Она могла коснуться пальцем моего виска и сказать: « Подумай-ка над всем этим».

Я помню ее ласковой, но жесткой, как будто мама пыталась меня подготовить к сложностям жизни. У меня всегда было ощущение того, что мама недолго со мной пробудет, так и вышло, но, в конце концов, у меня оставалась Роуз… до недавнего времени. Она умерла от инфекции после простой операции по удалению желчного камня. Я не могла понять, как Бог мог одного за другим забирать тех, кто заботился обо мне. Но потом я поняла: На самом деле никто обо мне не заботится, и неважно, сколько людей вокруг. Я – это то, что у меня есть. Эти слова стали моей мантрой.

Напевая их, я вошла в фойе «Чикаго Крайер», известной городской газеты и блога. Здесь я работала в последние пять лет. Писала статьи для специальной рубрики на разные темы: о вреде транс-жиров, о том, что круче – йога или пилатес, или о том, где отыскать хорошее дорогое вино. Никогда не получала серьезного задания. Джерри, редактор, любил меня, но после смерти Роуз я выдавала только средненькие статейки и работала без должного энтузиазма. Я не ожидала какого-то повышения в газете – моя жизнь катилась к чертям, и, если честно, я не заслуживала этого. Но почему-то сегодня, когда вошла в дверь, увидела что-то странное. Образ меня самой, сидящей за компьютером, пишущей с жаром и страстью – что-то, чего не делала уже долгие восемь месяцев.

Поднявшись на свой этаж, я обнаружила возле своей секции Бет. Это была высокая жутковатого вида женщина с пепельно-русым цветом волос. У Бет большое сердце и настоящий писательский талант. Она всегда одевается как подросток – баскетбольные шорты, майка и «сникерсы», но это все неважно, так как Бет самая крутая среди авторов издания, и свое звание она на сто процентов заслужила. Ей достаются самые сложные задания, и она вкладывает сердце и душу в каждое свое слово. Я ей восхищаюсь.

— Привет, детка.

— Привет, Бет, как прошли выходные?

— Отлично. Я настучала десять тысяч слов.

Конечно, так и было. Ну почему я не могу быть хоть чуточку похожа на нее?

— Что это? – Я указала на стопку бумаг на своем столе. На обложке было напечатано только имя: Р. Дж. Лоусон.

— Джерри отдает эту историю тебе, - сказала она.

Сначала я не поняла, что это значит, но потом вспомнила, что слышала, как он однажды разглагольствовал по поводу его персоны. Джерри был просто одержим статьей о нем. Я об этом человеке ничего не знала.

— Мне? Но, ради Бога, почему мне?

Бет улыбнулась своей всезнающей улыбкой.

— Не знаю, но он совсем скоро будет здесь и поговорит с тобой об этом. Блин, я б хотела эту историю, Кейт. Никому не удавалось взять у него интервью с тех самых пор, как он перестал жить публичной жизнью. Я рада, что это досталось тебе – и тебе это нужно.

Я посмотрела на нее, и после нескольких секунд молчания промямлила:

— Да, я знаю… правила игры меняются.

— Так и есть, сестренка.

Подпрыгнув, Бет точным броском кинула бумажный шарик в мусорную корзину позади меня.

— Бинго, точно в корзину!

Она развернулась и вышла, а я уставилась на аккуратно сложенные бумаги. « Джерри, должно быть, окончательно спятил, если поручил мне настоящее задание» , —усмехнулась я про себя. Подняла взгляд и увидела, что он смотрит на меня из-за перегородки.

— Нравится? Это эксклюзив, — сказал он, вздергивая брови.

— Почему мне?

— Кейт, что ты знаешь об этом парне?

— Ничего, кроме того, что ты буквально преследуешь его агентов из-за этой истории, и я могу тебе сказать, что Бет с легкостью бы пожертвовала другой работой ради этого задания.

Он медленно кивнул и посмотрел в потолок, словно раздумывая. Огромное подобие склада было разделено примерно на сотню секций. Большое пространство грохотало и гудело от звуков болтовни авторов и бешеного стука клавиш. Джерри транслировал разную музыку через динамики на стенах, создавая творческую атмосферу, но я не чувствовала себя творцом уже достаточно долго. И в этом целиком была моя вина. Сейчас по зданию плыла грустная версия «Сердцебиения» Хосе Гонсалеса. Джерри задумчиво глядел вверх, я смотрела на него.