Ульяна Соболева - Любимая Президента

Я не успел договорить, потому что она вогнала лезвие где-то там внизу, сбоку от моей правой руки. Вогнала и замерла, глядя мне в глаза, чувствуя, как по ее щекам текут слезы. Я медленно опускаю голову и хватаюсь рукой за бок, потом смотрю на свою окровавленную ладонь и снова поднимаю глаза.

– Молодец…, – очень хрипло, глядя на меня плывущим взглядом, чуть пошатываясь и зажимая свой бок ладонью, – а теперь БЕГИ!

Отшатнулся от меня, сползая на землю, а я от него и бросив нож в сторону

– Беги! Давай! Бегииии!

И побежала в сторону леса. Услышав где-то позади себя топот ног, голоса и мое истошное:

– НЕ СТРЕЛЯТЬ! Пусть уходит!»

Простить…нет, он не простил ни ее, ни себя. Нет в этом аду прощения, нет для этого ада никакого названия. Не любовь это, и не страсть, и даже не похоть. Это нечто очень темное, страшное и живучее, как тварь из преисподней. У него жена умирает в реанимации…у него сын погиб еще в ее утробе…а он, он тоскует до отчаянной боли по убийце, тоскует так неистово, что кажется, сойдет с ума, тоскует до изнеможения и готов…да, он готов приползти на коленях, чтобы вернуть ее обратно.

Ему звонят из реанимации, где борется за жизнь его жена, а он каждые пять минут названивает в другую больницу…где лежит она. Искалеченная им, вывернутая наизнанку. Она вся в синяках, а он рыдает, когда вспоминает, как ремень со свистом опускался на нежную кожу. И вздрагивает так, будто он вспорол ему тело. Он тогда сделал нечто ненормальное. Нечто чудовищное, больное для понимания человеческого мозга. Он избил самого себя. Разделся наголо, встал на колени, обнажил ремень и пряжкой по спине. Со всей дури. Так, чтоб до мяса, так, чтоб от боли искры из глаз сыпались, и с каждым ударом о ней… с каждым ударом размахнуться еще сильнее, чтобы наказать себя за нее. А потом валяться в собственной крови и чувствовать, как руки Райского отдирают его от пола. Чувствовать, как накладывают швы на лопнувшую кожу. И ни одна живая душа об этом не знает, кроме преданного друга. А у него конференции, у него поездки. И каждый шаг мешает дышать… а он дышит, он не смеет позволить себе расслабиться. Это кара…за то, что смог это сделать с ней. Это вечное напоминание о том, как убивал ее и себя.

И все же сломался. Нашел…позвал к себе. Готов был все забыть, лишь бы вернулась к нему. Лишь бы снова смотрела на него своими ведьминскими зелеными глазами и позволяла ласкать свое роскошное тело. Жалкий глупец был готов встать перед ней на колени. Сколько раз она говорила ему, что она его вещь. Нееет. Это он ее вещь. Это он ее преданный пес, он ее раб и ее безделушка, которую она швыряет вон и топчет ногами. За каждое ее ненавижу ему хочется вспороть себе вены. Каждый, кто смотрит на нее, а особенно тот, на кого смотрит она…должен умереть. Потому что ревность принимает чудовищные очертания и делает из Петра дикое и безжалостное животное.

– Вернешь ее, и вернутся проблемы. Откупись. Мы дадим ей много денег. Мы предложим ей жизнь за границей, недвижимость и перспективное будущее. Откажись и забудь.

Соглашался. Да, он кивал головой, он соглашался. А потом рычал по ночам и метался по своему опустевшему дому, и готов был вырвать себе глаза только потому, что они до слез хотят ее видеть.

Райский тогда приехал к нему поздно вечером. Привез дорогой виски и французский коллекционный шоколад.

– У нас проблемы, Петр. Серьезные проблемы с перспективой вырасти в огромные.

– Какие?

– Твоя бывшая пассия беременна. Только что мне сообщили врачи из больницы.

Дернулся всем телом и со стоном закрыл глаза.

– Бред. Мы предохранялись.

– Не бред. У меня на руках ее анализы. Заставь сделать аборт. Ты вообще представляешь, какой это скандал? Избитая тобой и злая сучка предъявит, что она беременна от самого президента. И за меньшее лишались головы.

Он говорит, а Петр сжимает руки в кулаки. Все сильнее и сильнее, кажется, кожа лопнет от натяжения на суставах. И те…мысли, которых не должно быть, которые нельзя, которые всегда не про него. Она с его ребенком…она на его кухне, она в его постели, а рядом колыбель….И он. Счастливый он. Впервые за всю свою жизнь счастливый. И тут же смести со стола все, что там лежит, и отойти к окну, распахнуть настежь, вдыхая ядовитый кислород мегаполиса, в котором он никогда счастлив не был и не будет.

– Она сделает аборт и вернется в мою постель.

– Мне насрать, что ты с ней будешь делать дальше. Заставь избавиться от бомбы с часовым механизмом, которая разнесет не только твою жизнь, но и мою тоже.