Сергей Огольцов - Хулиганский Роман (в одном, охренеть каком длинном письме про совсем краткую жизнь), или …а так и текём тут себе, да…

Пара узких бетонных дорожек, проложенных под прямым углом к продольной оси эллипса, рассекали его площадь натрое, а центральный прямоугольник образованный дорожками и кюветами вдоль обочины делился далее на три равных сегмента дополнительными двумя дорожками (но уже параллельными оси эллипса и друг другу), соединявшими пару упомянутых в самом начале. Точки пересечения четырёх дорожек становились четырьмя углами срединного сегмента, в которых пара дорожек упомянутая последней преломлялась в центробежные бетонные лучи пересекающие Двор диагонально, каждый по направлению к центральному входу соответствующего углового здания, а линии между исходными точками лучей являлись диаметрами бетонных дорожек-полуокружностей описанных вокруг двух беседок из деревянных брусьев, так что в целом планировка смахивала на модель Версаля, пусть и попроще, зато из бетона.

(…столь рафинированный Bau Stile в природе просто-напросто не существует. Нет в ней циркульных окружностей, ни абсолютно равнобедренных треугольников, ни квадратов без малейшего изъяна – где-нибудь, как-нибудь да и выткнется, неизбежно нарушая безукоризненную выверенность, неутаимое шило из котомки Матушки-Природы…)

Конечно, никаких вычурных фонтанов в нашем Дворе не имелось, как не было в нём ни кустика, ни дерева. Возможно, впоследствии там что-то и выросло, но в своей памяти не нахожу даже саженца, а только траву, расквадраченную в геометрические фигуры бетонными дорожками, ну и, конечно же, стаи голубей перелетавших из одного конца необъятного Двора в другой на призывное: «…гуль-гуль-гуль-гуль-гуль-гуль-гууль!»

Мне нравилось, когда эти—так похожие друг на друга, но чем-то обязательно разные—птицы слетаются окружить тебя и торопливо склевать хлеб раскрошенный на дорогу, где машины не показывались вовсе, ну разве что в полгода раз проедет грузовик с мебелью въезжающих или съезжающих жильцов или неторопливый самосвал с дровами для чугунных топок котлов нагрева воды в ванных комнатах квартир.

Но ещё больше я любил кормить голубей на жестяном подоконнике кухонного окна. Хотя приходилось дольше ждать, пока кто-то из птиц догадается откуда ты им «гуль-гулишь» свой призыв и, разрезая воздух биением пернатых крыльев, зависнет над серой жестью с густой россыпью хлебных крошек, прежде чем спрыгнуть на неё своими голыми ногами и дробно застучать клювом по угощенью.

Похоже, голуби присматривают друг за другом, кто чем занят, или у них есть какая-то мобильная связь, но вскоре вслед за первыми слетаются и остальные, по двое, тройками, целыми ватагами, может даже из соседнего квартала. Подоконник исчезает в почти двухслойном столпотворении из оперённых спинок и головок ныряющих за крошками. Они суетливо толкаются, спихивают друг друга за край, припархивают обратно, втискиваются вновь. Используя суматошную неразбериху, можно свесить руку из форточки кухонного окна и потрогать сверху какую-нибудь из торопливых спинок, но осторожно и совсем слегка, чтоб не всполошились и не шарахнулись бы все разом прочь с громким хлопаньем крыльев, даже «спасибо» не сказав…

~ ~ ~

Кроме голубей мне ещё нравились праздники, особенно Новый год. Сначала на лестничной площадке появлялись две-три Ёлки с короткими иглами и пронзительно зелёным запахом. Папа знал которая из них наша и на следующий день обувал на неё крестовину, чтобы не падала, и устанавливал пахучее дерево в комнате родителей перед белой тюлевой шторой, что не могла в одиночку сдерживать холод балконной двери. Потом из тесной кладовки приносились фанерные ящики, что были почтовыми посылками, пока не превратились в ларцы для хранения ёлочных игрушек укутанных для сохранности в отдельные куски газеты, каждая в свой. Под шорох жёлтой от древности бумаги, поблескивая серебром и ярким лаком, на свет появлялись хрупкие стеклянные фрукты, гномики, колокольчики, деды-морозики, корзиночки, дюймовочки… Ворох газетных обёрток всё рос, а из следующих вылуплялись сверлообразные лиловые сосульки, зеркальные шары с примёрзшими по их бокам снежинками и гладкие шары, но тоже красивые, разноцветные искристые звёзды обрамлённые стеклом тоненьких трубочек, пушистые гирлянды дождика из золотой фольги… Папа редко участвовал в украшении Ёлки, но красную Кремлёвскую Звезду ей на макушку одевал только он.

Под конец, когда дерево обрастало игрушками и конфетами (да, потому что конфета на продетой сквозь фантик нитке тоже красочное украшение, которое можно снять или срезать и подсластить дни наступившего года), её крестовину покрывали большим, как сугроб, куском белой ваты, под которую заодно пряталась фанерная подставка Деда Мороза. Он не помещался в посылочные ящики и целый год ждал этого часа опрокинутым навзничь на тёмной полке, даже не сняв красную матерчатую шубу с широкими белыми отворотами. Одной рукавицей Дед Мороз сжимал свой высокий посох уткнутый в подставку, а вторая держала мешок переброшенный за спину, но тот был обвязан красной тесьмой и прострочен швом слишком крепким, чтобы проверить что это в нём такое бугрится.