Владимир Купрашевич - Амнезия, или Фанера над Парижем

– Не надо, зачем вы…, – бормочу я и снова расстегиваю пуговицу.

Медсестра ошалело хлопает глазами, и щеки ее розовеют.

– Муж-чина! – как-то особенно выразительно, с акцентом на «ч» выводит она и по выражению ее сузившихся глаз я понимаю, что делаю что-то не так.

– Извините, – бормочу я, пытаюсь исправить ситуацию, но она вдруг резким движением бьет меня по руке.

– Вы маньяк?! –

Я догадываюсь, что слово, которым она обозначила меня, определяет что-то предосудительное, отступаю назад, задеваю прислоненный к стене эмалированный тазик и он, соскользнув по кафелю, грохает так, что сестра хватается за щеки.

– Господи, мы же всех разбудим, – шипит она, хотя теперь-то переходить на шепот не имеет смысла.

Я почти на цыпочках выхожу за дверь и слышу вдогонку голос медсестры.

– У меня же все равно скоро смена.

По дороге к своей кровати я пытаюсь вникнуть в ее слова, но так ничего и не поняв забираюсь под одеяло. Причем тут смена…

На другой день верзила сообщил мне, что анализ показал мою полную недееспо– собность.

– В чем? – не понимаю я.

– В производстве детей.

Я не могу въехать в проблему и таращу глаза на верзилу.

– Зачем их производить?

Верзила хмыкает, качает головой, потом неожиданно соглашается.

– Может и незачем.

Я надеюсь, что разговор окончен, но он, вместо того, чтобы отвалить усаживается у моей кровати.

– Может быть, они у вас были или есть?

Не знаю отчего, но этот детина все больше раздражает меня. Я с трудом сдерживаюсь. Чего на меня так таращиться, словно я партизан и должен сообщить какую-то тайну!

– Нет у меня никаких детей, – цежу я сквозь зубы.

– Ну а женщины?

– Что женщины? – теперь уже совсем не понимаю я.

– Женщины у вас были?

– И что с ними делать? – уже не без умысла спрашиваю я.

– С кем?

– Ну, с женщинами.

Мои сволочные соседи принимаются ржать. Верзила тоже хихикает как дурачок.

– Ну да, – напрягаюсь я. – Брать у них анализы.

Мужики веселятся так, что скоро попадают с кроватей.

– Как вы прошлой ночью брали в процедурной, – уже со злости вставляю я.

– У кого? – перестает сиять верзила.

– Ну, у дежурной медсестры. У нее тоже сердечко на кармане, – я киваю в сторону сопровождающей его адьютантши.

Худощавая едва не роняет свою папку и краснеет. Мои соседи начинают подвывать и я толком не понимаю, что отвечает мне доктор, но по тому, как он качает головой, а потом кладет свою безразмерную ладонь на мою голову понимаю, что допрыгался. Я даже опасаюсь, как бы он мне ее не оторвал.

– Вы мне еще подмигивали, – не сдаюсь я.

Подождав когда все успокоятся он принимается втолковывать мне что у меня галлюцинации, возможно, это просто рецидив на курс лечения, это пройдет, мне лишь следует как следует высыпаться. Волноваться не надо, ничего опасного в результатах не вы-явлено, а в последнем анализе тоже ничего необычного, особенно для моего возраста. Но, в любом случае это уже не их профиль. Здесь для меня сделали все что могли. Сообщение о том, что они сделали для меня все, что могли, означает, моя песенка спета.

Попытка уснуть не удается даже когда публика успокаивается и свет переключают на дежурный. У меня вдруг, непонятно на какой почве, возникает желание пробраться на пост дежурной сестры. Зачем, я толком понять не могу, да и вряд ли этой ночью снова де-журит та, вчерашняя. Самое смешное, что мне определенно хочется еще раз заглянуть в ее расстегнутый ворот. Не знаю зачем, но хочется. Пытаюсь призвать разум, но уговорить себя не удается. Я вылезаю из под одеяла, но подняться не успеваю. В приоткрытой, полупрозрачной двери проскальзывает какая-то тень и в палате бесшумно, словно приведе-ние появляется та, к которой я собрался. Она направляется прямо ко мне и, подойдя, пытливо смотрит в лицо.

– Не спите? – шепотом говорит она, и наклоняется надо мной.

Ворот ее халата расстегнут так же как вчера и в такой позе ложбинка мне видна ку-да глубже. Чувствую, что руки мои становятся неуправляемыми. Хоть связывай. Опасливо поглядываю на ее, похоже улыбающееся лицо. От нее пахнет чем-то ароматным, губы подкрашены.

– Снимайте штаны, – шепчет она.

– А вдруг не получится, – почему-то сомневаюсь я.

– Все получится, – убеждает сестра.

Только сейчас замечаю в ее руках подносик, а на нем шприц.

Предметы не вдохновляют.

– Зачем?

– Для удовлетворения. Чтобы лучше спали. И ничего не выдумывали.

– И что я должен вот так, ни за что страдать?