Виктор Кустов - Встречи и расставания

– Боже, какие прекрасные будут экспонаты, – тихо произнесла Надя, опуская раскалённую флягу на песок и глядя куда-то вдаль. – Идеальные, высушенные, без миллиграмма влаги скелеты…

– Очнись, девочка, – отреагировала Кира Евсеевна. – Полюбуйся лучше на это лицедейство…

– Если человечество сохранится и будет кому искать, – покачиваясь, бездумно продолжала Надя.

И Гурьев достал кусок чистого бинта, приложил к горлышку фляги, потряс её, поднёс чуть увлажнившийся бинт к её губам, и она зачмокала, слабо сжимая его кисть.

– Натяните палатку, – приказал он, поглаживая Надю по горячей спине.

Сирош и Еремей Осипович поплыли в мареве, закрывая от сжигающего солнца пятачок, в центре которого покачивалась кудрявая Надина голова.

– Они исчезают…

Ирочка Беловёрстова сообщила это с сожалеющим удивлением. По сути она была ещё ребёнком, не верящим, что всё когда-то кончается. И каждый отметил про себя, что это огорчение свидетельствует о её падающей нравственности. Только Войкова коротко хихикнула, но тут же исправилась:

– Вот так и видики закордонные, поглядишь и ничего интересного, одна голь…

– Ну что, начальник? – Сирош подсел к Гурьеву.

– Скоро двинемся, – произнёс тот, с трудом веря, что у них найдутся силы подняться и идти по этому пеклу дальше, искать засыпанный колодец, обетованную оазисную землю; а что если истина сейчас – в Надиных словах и они останутся здесь навсегда? – Отдохнём и двинемся, – уверенно и жёстко повторил он, отнимая свои пальцы от Надиной обжигающей ладони.

Сирош помог ему натянуть тентом палатку, и теперь Надя лежала в центре теневого пятна. Гурьев опустил рядом с её головой свою, гудящую и тяжёлую, а в остатках тени по-жирафьи спрятали головы все остальные. Только Ирочка Беловёрстова всё продолжала стоять на солнцепёке, совсем не ощущая импульсов, исходящих от нервничающего Еремея Осиповича.

– Гурьев, ты будешь фараоном, а меня, скорее всего, примут за твою наложницу, – безлико сказала Надя, обжигая его щеку своим дыханием.

– Пусть принимают, – послушно согласился он.

– А почему любовниц любят больше?

– Отдохни… Не думай ни о чём…

– А я хочу, чтобы и потом знали, что я была твоей женой…

– Пустыня чудес, – раздался голос Ирочки Беловёрстовой.

И Еремей Осипович не выдержал, поднял голову, взглядом обнял девичью фигуру и лишь потом заметил то, чем восторгалась Ирочка Беловёрстова.

– Ничего себе, – с хрипотцой резюмировал он. – Представление продолжается…

– Ну уж увольте меня от этой порнографии, – ворчливо проскрежетала Кира Евсеевна и, не в силах совладать с любопытством, тоже выдвинулась из тени.

Тяжело, неприлично всхрапнула Войкова.

– Гурьев!

Голос Киры Евсеевны был тревожным.

– Гурьев, взгляни!..

Гурьев неохотно пополз ногами вперёд в огнедышащую печь, не найдя в себе сил чертыхнуться, сел, закрыв глаза, пережидая, пока оттечёт ударившая в голову кровь. Но Кира Евсеевна неожиданно энергично тряхнула его, и он открыл глаза: Ирочка Беловёрстова, узкобедрая, длиннорукая, коротковолосая, ждущая, неожиданно засветилась золотыми линиями на фоне пепельно-чёрной, стремительно расползавшейся во все стороны тучи.

– Гурьев, это не мираж! – Голос Киры Евсеевны пресёкся. – Гурьев, это…

Поднялся Сирош, глубоко втянул ноздрями воздух. Узкие азиатские глаза его превратились в две тонкие щели, но Гурьев разглядел в них то, что должно было быть и в его глазах, – тревогу.

– Рюкзаки – в серёдку, женщины, устраивайтесь вокруг Нади, быстро, – приказал Гурьев и бросился стаскивать рюкзаки.

Следом заторопились Сирош и ничего не понимающий Еремей Осипович, а Кира Евсеевна уже заталкивала под полог удивлённую Ирочку Беловёрстову, бесцеремонно перевернула лежащую Войкову и сама стала расставлять рюкзаки кругом, словно сооружая шутейную крепость.

Туча расширяющимся гигантским языком уже приблизилась к солнцу, и Гурьев, оглядывая потемневшие, безмолвно-напряжённые барханы, вспомнил сказку о проглотившем светило крокодиле, которая пугала его сейчас так же, как в детстве.

– Не выдержит, – негромко произнёс Сирош, кивая на прижатые рюкзаками углы тента.

Гурьев лёг на угол, обернул конец палатки вокруг себя, а Сирош и всё ещё ничего не понимающий Еремей Осипович вслед за ним легли в двух других углах, изображая собой бессильные здесь колья.

Кира Евсеевна выпотрошила рюкзак, накинула его на бредящую Надю, сунула Войковой и Ирочке Беловёрстовой что-то из бабьих интимных вещей, сама крепко зажала в руке ослепительно белый купол бюстгальтера. Тут тонкое пение уже начавшего двигаться песка сменилось рёвом, и они исчезли в гудящей обрушившейся на них черноте.