Диана Крымская - Паутина

– Как я выгляжу? – когда приглашавший отошел, вопросила у Ани Алина довольно бодрым голосом.

– Очень хорошо, – заверила Аня, изо всех сил старавшаяся успокоиться и не выдать своего волнения при мысли о знакомстве с Раднецким.

– У меня, верно, нос красный? И блестит? Припудри-ка мне его. – Алина достала пудреницу из ридикюльчика, и Аня, повернувшись к ней, провела пуховкой по носику сестры.

– Елизавета Борисовна, добрый вечер, – услышала она вдруг позади странно знакомый низкий голос. – Не откажите в любезности, представьте меня, пожалуйста, своим спутницам.

– Серж! Рада видеть тебя, – пророкотала Льветарисна.

Аня обернулась… и застыла, онемев. Перед нею стоял ни кто иной, как Сергей. Тот приказчик, которого она ударила по ноге у особняка Раднецкого… кто был в квартире Ольги, – и от которого она бежала оттуда сломя голову.

*КАРНЕ ДЕ БАЛЬ, КАРНЕ (carnet de bal) – книжка для записи партнеров на балу и т. п. примечаниями.

7.

Ослепительно-белый, безукоризненно сидящий мундир, алый воротник с серебряным шитьем, эполеты, серебристый витой аксельбант… Видеть надо всем этим блестящим великолепием голову приказчика Сергея было настолько странно, что Аня даже дышать перестала.

К действительности девушку вернуло имя, произнесенное Льветарисной:

– Мой двоюродный племянник по мужу, граф Раднецкий Сергей Александрович.

У Ани все поплыло перед глазами. Зала покачнулась и едва не рухнула ей на голову. Сергей и Раднецкий – одно лицо?! Немыслимо!

Как из тумана, доносился до нее голос Льветарисны, представлявший маменьку, ее и Алину:

– Марья Андреевна Березина, вторая жена зятя моего, надворного советника в отставке Ильи Иваныча Березина, и его дочери – Анна Ильинична и Александра Ильинична.

Аня, наконец, начала приходить в себя. Она заметила, что граф не смотрит на нее; во всяком случае, глазами она с ним не встречалась. Похоже, он смотрел на Алину.

Она поспешно опустила ресницы, решив глядеть только в пол, и отступила едва ли не вся за широкую спину Льветарисны. Пусть он думает, что она просто провинциальная дурочка, не умеющая себя держать. Но уж лучше показаться дурой, чем оказаться узнанной им…

– Я очень рада знакомству с вами, граф, – церемонно сказала Марья Андреевна, протягивая Раднецкому руку.

Он почтительно поцеловал ее, а Аня, хоть и не любила ее, почувствовала острый укол жалости. Ибо лишь она осознавала трагизм сцены: мать протягивает руку тому, кто лишил ее сына… Впрочем, граф тоже, кажется, не знал, чью руку целует. Но это Аню не удивило: Андрей носил отцовскую фамилию – Столбов; и, если Раднецкий и помнил еще, через пять лет, это имя, он едва ли мог связать его с Березиными.

Что касается Льветарисны, то Аня помнила: когда случилось несчастье с Андреем, тети не было в Петербурге и вообще в России: она тогда, как делала ежегодно, на несколько месяцев уехала в Баден, на воды. Скорее всего, она тоже не знала, какую роль сыграл во всей этой трагической истории ее племянник…

– Могу ли я пригласить на первый тур вальса вашу дочь, мадам? – спросил Раднецкий.

– О, да, ваше сиятельство, – быстро ответила Марья Андреевна и, прежде чем он продолжил, обернулась к дочери: – Алина, ведь вальс у тебя еще не занят?

Аня вздохнула с облегчением. Нет, он не узнал ее, это очевидно!

Слегка скосив глаза, она увидела, как вспыхнули у младшей сестры мочки уха от удовольствия и предвкушения.

– Нет, maman, он свободен, – сказала Алина, даже позабыв о своей книжечке.

– Простите, мадам, но я бы хотел пригласить не Александру Ильиничну, а Екатерину Ильиничну, – произнес вдруг Раднецкий.

У Алины шея пошла пятнами. А Анино сердце ухнуло куда-то в живот, как при качании на качелях, когда они летят вниз. Намек графа был слишком очевиден, хотя Раднецкий никак не подчеркнул голосом имя «Екатерина».

– Серж, ты ошибся: старшую дочь Ильи Иваныча зовут не Катя, а Аня, – рассмеялась промаху племянника Льветарисна.

– Извините меня, мадам. Да, я бы хотел пригласить Анну Ильиничну. Мадемуазель, вы не откажетесь от тура вальса со мною?

Аня, наконец, осмелилась поднять на него глаза. Он смотрел прямо на нее, серьезно и строго, – ни насмешки, ни злости, ничего, что могло сказать ей: он ее узнал. В его обращении к ней и приглашении было всё комильфо*.

– Я… я… Да, граф, вы очень любезны, – пролепетала она. Он поклонился и отошел. Она же стояла, чувствуя себя полной идиоткой. Но постепенно душа ее наполнялась гневом – неудержимым, неистовым. Аня не замечала ни завистливых взглядов сестры, ни неприятного изумления на лице Марьи Андреевны, ни нескрываемой радости Льветарисны.