Хельга Петерсон - Мой Рон

Сам Рон никогда не связывался с кем-то, чьи жизненные ценности кардинально отличаются от его собственных. Точнее, добровольно не связывался. Смешно во всём этом то, что его всё-таки смогли связать, пусть и ненадолго. И сейчас он, как никто другой, мог понять горе Генри. Так вышло, что он страдал одновременно с приятелем, причём тем же самым образом.

Однако стоит признать, что Хейли Темпл отличалась от Аманды Грин. Да, она раздражала Майрона, и большую часть времени рядом с ней хотелось скрипеть зубами, но Рон понимал, что отчасти она делает это нарочно. И временами он восхищался её упорством. В те моменты, когда девчонка переключалась с идеи быть занозой в заднице на себя нормальную, Майрон улавливал в ней достаточно развитый интеллект и умение дать отпор…

Но это были только короткие, эпизодические моменты.

***

Хейли тихо прикрыла дверь квартиры и на цыпочках покралась к лестнице. Носы кедов бесшумно ступали по полу, тусклая лампочка загорелась, уловив движение, и осветила ступеньки. Хейли опасливо обернулась на закрытую дверь. Постояла мгновение. Чего дожидалась? Погони? С пачкой успокоительных и сердечных таблеток? Но на лестничной площадке стояла тишина. Хейли тихо вздохнула, развернулась и начала спуск.

Докатилась. Такого в её практике еще не было. Полчаса назад она сказала тётке, что у неё ужасно болит голова, спрятала за щеку таблетку, которую Элла протянула заботливой рукой, и ушла к себе. Якобы спать. И она действительно легла. В одежде. Тётя заходила через какое-то время, посмотреть, как дела, и застала племянницу спящей, укрытой до подбородка.

Дальше всё произошло как в несмешных комедиях. Хейли сбросила с себя одеяло, дождалась, когда за стенкой заработает телевизор, и тихо выскользнула вон. Возможно, это было глупо. Но другого варианта не нашлось. Из совсем безрассудных был только «спуститься через окно по связанным простыням».

Хейли толкнула дверь дома, прохладный вечерний воздух тут же пробрался под джинсовую крутку и тонкий джемпер. Она обняла себя за плечи и поёжилась. Но задерживаться не стала. Быстро спрыгнула с низкой ступеньки, свернула вправо и пошагала с Клифтон-Райз на широкую улицу.

Сегодня днём, когда Хейли заговорила о желании сходить в бар с «открытым микрофоном», тётка цокнула языком и спросила: «А что думает по этому поводу Майрон?» Хейли было откровенно плевать, что думает Майрон. Она не собиралась дёргать его бесценную персону ради того, чтобы сходить в бар. Более того, она даже не представляла, как его худощавая фигура и «ролекс» впишется в обстановку с залитыми пивом полом и столами. И как на него посмотрит бородатый татуированный мужлан, который наверняка и владелец, и бармен одновременно.

И именно так Хейли ответила тёте Элле.

Выяснилось: зря. Жизнь её ничему не научила. Глаза тётки округлились как молодые яблоки; кружка, которую она в этот момент тёрла губкой, чуть не выпала из рук.

– Нет уж, не пущу! – безапелляционно заявила обычно милая, тихая Элла Маршалл. – Я обещала твоей матери, что с тобой ничего не случится! Как, по-твоему, я должна выполнить обещание, если ты собираешься в какое-то адское место?

В тот момент Хейли захотела удариться головой о стену.

– Это всего лишь бар, – закатила глаза она.

– Тогда я пойду с тобой, – отрезала тётка, отвернулась к раковине и стала в сто раз интенсивнее оттирать кружку от кофейного налёта.

И тогда стало ясно, что всё пропало. План с побегом родился в мозгу Хейли как-то сам собой.

Спрятав руки в карманы джинсовки, она быстро прошагала по Нью-Кросс-Роад туда, где, по её памяти, должен был находиться бар «Чёрная кошка». Улицы блестели лужами в свете фонарей. Люди шли куда-то или откуда-то, и Хейли периодически приходилось делать крюки, обгоняя компании на своём пути. Вывески заведений светились неоном, отражаясь в мокром тротуаре.

Хейли хватило пяти минут, чтобы быстрым шагом долететь до «Кошки». Её вывеска на кронштейне никак не светилась. Цепи, держащие табличку с выгнутой кошачьей спиной, тихо скрипели от лёгкого ветра, окно изнутри слабо подсвечивалось. Хейли осторожно открыла дверь и просочилась внутрь.

Это был всё тот же тёмный, пропитанный насквозь пивом, грязный бар, однако с наступлением вечера что-то в нём изменилось. Чёрные углы заливал мягкий тусклый свет, на маленькую сцену с потолка лился луч прожектора и выхватывал фигуру костлявого длинноволосого мальчишки, который очень мелодично вытягивал неизвестную медленную песню, а люди вокруг создавали атмосферу какой-то камерности. Никто не кричал, не смеялся и вообще никак не перебивал мальчика. Те, кто не смотрел на сцену, сидели или стояли, уставившись в телефон, или перешептывались с друзьями, но это не мешало певцу выступать.