Анастасия Ермакова - Неизбежность счастья

Итак, Мария молчала, всем своим видом показывая, что глубоко обижена.

Альварес сидел напротив, небрежно откинувшись на спинку стула, и через бомбижжу 5 5 Бомбижжа – трубочка, через которую пьют мате. потягивал из небольшого стеклянного калабаса приятный, чуть терпкий мате.

– Злишься, – наконец произнес Альварес, устремляя на молодую женщину спокойный и прямой взгляд глубоких серебряных глаз.

Мария смочила губы вином, чуть приподняла подбородок, отчего лицо ее приняло надменное и вздорное выражение.

– Дорогая, мы же говорили с тобой об этом. Я никогда не обещал тебе эту роль.

– Только все вокруг говорили обратное. И теперь я в просто смешном положении.

Альварес слегка наклонил голову набок, подлил в калабас, плотно набитый йербой, горячей воды. Внимательно посмотрел на Марию.

– Напротив, я уберег тебя от смешного положения. И ты знаешь об этом.

Мария отвела глаза, чуть дернула загорелыми плечами.

Нет, это еще не извинение. Пусть говорит дальше.

– И ты знаешь, что это не твоя роль. И знаешь, что критики говорили бы только о том, что Альварес снимает Марию, потому что она его жена. А я не хочу этого.

– Берто, меня всегда подкупала твоя откровенность, но сейчас она неуместна. По-моему, ты забываешь, что разговариваешь с актрисой. И женщиной.

– А меня всегда подкупало то, что ты не только прекрасная актриса и истинная женщина. А умная и тонкая женщина. Без предрассудков, присущих многим другим.

Ладно. Уже теплее. Что же ты скажешь дальше?

– Поэтому я ни минуты не сомневаюсь, что ты согласишься на роль Рейны, которая написана, словно специально для тебя.

Мария вспыхнула. Он предлагал ей роль второго плана.

– Ты будешь идеальной Рейной. И вот это критики точно отметят.

Она, разумеется, понимала, что он прав. Он был чертовски рационален, и это сыграло не последнюю роль в развитии их отношений. Будучи действительно умной женщиной, на этот раз она решила сдаться. Улыбнувшись, она сделала еще глоток из бокала и как бы против своей воли сказала:

– Что ты делаешь со мной, Берто? Ты же знаешь, я не могу долго злиться на тебя.

– Значит, мир? – глядя ей в глаза, спросил Альварес и притянул к губам ее прекрасную руку.

– Не хочу расставаться с тобой сегодня, – прошептала Мария. – Поехали домой, в Тигре.

Альварес удивился, но не показал этого. Они с Марией не жили вместе в привычном смысле этого слова. Каждый, предпочитая свой устоявшийся образ жизни, не стремился навязать его другому. Мария любила свою двухуровневую квартиру в Палермо в центре Байреса. Альваресу по душе был его уютный и светлый дом в пригороде. Мария часто приезжала к нему, но никогда не говорила «домой». И сейчас ее слова вызвали у сеньора Альвареса легкое, едва заметное и давно позабытое сердечное волнение.

Да, черт побери. Господин Берто Альварес поймал себя на мысли, что ему приятно слышать это «домой» от женщины, которая сейчас рядом. И даже засевшая где-то глубоко за грудиной иголка, пока плохо осознаваемая, но уже ощутимая, не мешала ему радоваться этим простым словам.

Неужели он просто стареет?

И пока сеньор режиссер предавался размышлениям в одном из ресторанчиков начинающей по-вечернему томно вздыхать Реколеты, его помощница по сценарию Полина сидела одна на кухне апартаментов в соседнем Бельграно и смотрела на лежащую перед ней не раскрытую пачку сигарет. Франтишек выронил их, когда провожал девушку до дверей жилого комплекса. А она подобрала. Шесть лет назад, когда она курила последний раз, тоже была осень. И неважно, что сентябрь в Аргентине считается первым месяцем весны.

Была осень.

А рядом был он – высокий загорелый блондин с тонким белым шрамом на шее и улыбкой покойного пана Алберта Враницкого.

Сейчас брюнет занял место блондина, от которого остался только шрам и, пожалуй, небрежная легкая небритость. Улыбка воскрешала покойника. И медленно убивала Паулу. Как же наивно было предполагать, что, увидев эту улыбку снова, она не провалиться в ту первую осень, что прошла рядом с Албертом. И ту, последнюю, что разделил с ней Томаш.

Кого было больше в сеньоре Берто Альваресе? И кого ей хотелось в нем видеть?

А может, это снова была лишь игра ее воображения, и никого из тех двоих в нем и вовсе не осталось? Тогда зачем, зачем его ладони сегодня так знакомо, слишком знакомо обхватили ее ладонь? И плевать ей было на ничего не значащую улыбку и даже на равнодушный взгляд.