Виталий Шведченко - Дада

Заглядевшись на сожжение он шел вместе с толпой и, похоже, совсем забылся. Всех потерял. Глаза забегали по лицам, фокус рядом, фокус вдаль, оборот кружева – никого. Только люди вокруг, плотно, окружили, и он видит их лица, видит как они говорят. Но только звук их речи не доходит до него, голоса теряются в этом галдящем улье, в бесконечном столбе воздуха над ним. Прячутся слова в словах, в общей речи, и вот так пропадают, у всех на виду. Пошла площадь из под ног, запутался в лицах, все замельтешило. Снова тот черный шар в груди, сократился живот, заколыхалась грудь. Пошел через этот гам напролом, всё стало как болото, пришлось хвататься за рукава, воротники, держаться за чужие плечи. Немые люди возмущались, но их крики до него долетали лишь иногда, как из глубины, из под тяжелой толщи. Кто-то говорил, что ему нужна помощь, кто-то предлагал вызвать полицию, дескать, пьяница, с ума сошел. Наконец ему удалось вырваться на свободу, людей вокруг он уже не мог нащупать, но вот незадача, без опоры теперь стало труднее держаться на ногах. Он попытался снова зацепиться за что-то, но только провалился в воздух. Перед лицом вихрился снег с пепельной шелухой. В чем-то застряла нога, и стало еще труднее – холодная брусчатка появилась под спиной, но на голове было что-то, наоборот, теплое, а затем даже горячее. Не успел сообразить, как налетели люди со всех сторон, его начали зачем-то бить, закидывать его чем-то. Он пытался разглядеть, разобраться, что происходит, но в голове так пульсировало, что перед глазами ритмично вспыхивали черные кляксы, он боялся, что может не выдержать сердце, или рассудок – что-то с ним непременно случится. Он схватился на ощупь за чей-то рукав, который его колотил, встал и в тот момент вся вся эта маята с неразборчивыми криками собралась в одну точку и загудела ударами кремлевских часов.

Он побежал от этих ударов, побежал туда, где мельком разглядел две острые башенки ГУМа. Он их различил только что по силуэту. Выскочил на Никольскую, покрестившись на ходу силуэту Казанского соборчика, свернул на Ветошный, по Ильинке на Богоявленский, и там нашел спасение – Старопанский переулок, совершенно пустой, закрытый с боков невысокими домиками, точно какой-нибудь коридор. В этих стенах его глаз и нашел снова опору. Наконец вдохнул полной грудью, и с вдохом стал возвращаться рассудок, а с выдохом уходил звериный дух. Казалось, этого он ждал целую вечность, чтобы просто ушло. Достал было из кармана телефон и искал Тому в последних вызовах, но палец замер над экраном. А что он скажет? Запомнил всё плохо. Память смогла зацепиться только что за страх. А когда страх ушел, осталась только невыносимая усталость, как будто он таскал на шее второго себя. И как только он поймал в фокус эту усталость, под дрожащим пальцем телефон сам зазвонил – Гафт трезвонит, обыскалась. Отвечать нельзя, ведь его позовут снова туда же. Он выключил телефон и от волнения стал трясущейся пятерней разглаживать волосы на голове и только тут, наконец, понял почему его макушке так холодно. Тормоша руками лоб он подошел к ближайшей погасшей витрине (почему-то только наполовину закрытой роллетом), наклонился и всмотрелся в тусклое отражение. На него смотрел мужчина с безобразным видом. Он не поверил своим глазам и понюхал руку – точно обгорел. И тут стало понятно, что та драка на площади была никакая не драка – это его тушили. Он проковылял до соседнего дома едва волоча носки, сел там на выступ окна и чрезвычайно волновался. Ему было стыдно явиться родным в таком виде. Его раздумья прервал какой-то докучливый придурок, который выглянул из соседней двери и попросил не сидеть на окне. Леонид Андреевич в таком жалком виде не посмел пререкаться и пошел искать машину.

У машины никого не было и он еще ждал внутри. Долго вытряхивал из под себя песок принесенный на пальто с брусчатки, а потом так же долго теребил уродливые клочки волос вокруг выжженной лысины. Внимательно осмотрел кожу, слава богу ожогов не было, может быть только едва покраснело в одном месте. И пока он смотрелся его прервали – стук по стеклу, голоса детей снаружи. «Я вас потерял» – ответил он на не прозвучавший вопрос и завел двигатель. Марк неряшливо собирал ртом с руки развалившийся блин, Гафт снисходительно подняла брови и внимательно осмотрела мужа. Все сели в машину. «Мы тебя искали, искали.» «Да я вас тоже.» Про телефон он сказал, что тот внезапно сел на холоде. Сказал, что его толкнули в костер. Гафт так и не опустила брови обратно. Толкнуть его через всю зону вокруг чучела должно было быть затруднительно. Она, впрочем, поверила. Они с детьми к чучелу подошли только через минут десять, когда оно уже почти сгорело и она вполне допустила, что могла чего-то не застать. Леонид Андреевич сказал, что без проблем сам поведет домой. Но они не успели даже выехать на дорогу, выворачивая с парковки он как-то резко заехал одним колесом на тротуар, в машине все подпрыгнули, Гафт охнула. Он пожаловался, дескать, стало к сумеркам ухудшаться зрение и попросил жену сесть за руль. Она не удивилась – что-то такое недавно стало происходить с их знакомым – и списала все на старость. «Стареем, стареем,» – вздохнула она регулируя руль и зеркальце под себя.