Ольга Левонович - Тропинка на ковре

– Христина Ивановна, – раздавался в такие минуты голос мамы из кухни, – Не нужно детям лишнее рассказывать!

И тогда ещё в сознании Гали была проведена невидимая черта – не обо всём, что услышишь, можно рассказывать подругам, учительнице. Можно было рассказать, что у прабабушки с прадедушкой до революции был свой дом, заводы свечной и мыловаренный, табун лошадей. Но то, что в роду был священник, говорить было запрещено.

– Нас с дедом Павлом батюшка дома венчал. Церковь не разломали, но уже нельзя было служить, – бабушка Христина поглаживала исхудавшей ручкой фото. Дед на ней был – с удивительно мягкими серыми глазами, с аккуратными усами и бородкой, в шляпе и костюме.

Позднее, когда Галя вглядывалась в лицо деда, она, как наяву, слышала их с бабушкой разговор:

– Я Павлу сказала, что без венчания замуж не пойду, он сразу согласился. Его мать, Агния, строгая молитвенница была, все посты держала.

– Какие посты, ба? – Галя слышала свой голос – На посту стояла?

– Нет, перед праздниками положено было несколько недель мясо не есть, молоко не пить, только постную пищу кушать – каши с постным маслом. Тогда все постились, даже маленькие дети.

– Ба, а давай тоже…

– Посты держать? – бабушка улыбнулась грустно, и личико покрылось сетью морщинок, – Нет уж, ешьте с Мишкой всё, что дают. Другое дело – крестить бы вас. Да мама ваша не даст. Ехать нужно в город, остался там, говорят, один православный храм. Мне не добраться. Придётся, грешнице, помирать без Святого Причастия… – и голос её прервался.

– Павел умер на Севере, – рассказывала в другой раз бабушка, – у него слабые лёгкие были, нельзя было ему на Север, его даже на фронт не взяли.

– А зачем он на этот Север поехал? – допытывалась внучка.

– Да, – бабушка помолчала, – Не поймёшь ты сейчас. Мы едва спаслись. Пришли ночью, сказали, что заберут Павла. Нашлись добрые люди, предупредили. Куда заберут? Да в тюрьму … Собрались мы ночью, вещи, какие смогли, в узлы завязали, и – к утреннему пароходу. Успели. Поплыли по Оби, куда глаза глядят. Твой отец совсем младенчик был, я его на руках держала… Почему, почему… Время такое было…– она прерывисто вздохнула, но глаза её были сухими.

Она, замерев, смотрела в одну точку, словно была снова там, где туманный причал, запах сырости и тины, холод и страх, что не успеют взойти по мосткам, как окликнут, вернут, и случится непоправимое…

Уже будучи взрослой, Галя узнала, что накануне их побега забрали дедушкиного отца, через год – расстреляли. А еще через десятки лет реабилитировали – оправдали, посмертно. Многое бабушка не договаривала, ещё больше Галя не понимала по малости лет.

Когда Галя перешла в пятый класс, бабушка почти не поднималась с постели. Умерла неслышно, ночью. В гробу лежала светлая, помолодевшая, прямая, будто и не горбилась никогда. Галя смотрела на неё, и думала, какой красивой, должно быть, была она в молодости, в своём нарядном, шоколадного цвета бархатном платье! Никогда не слышала внучка, как смеётся бабушка, но теперь так ясно представлялось ей: кружится юная Христина, заливается смехом, счастливая и беззаботная…

Невыразимо отрадно и больно было на душе, слёзы бежали по Галиному лицу, а она не замечала этого.

За пыльным автобусным окошком бежали сизые сопки, перелески, в которых держался последний снег. Тальники в низинах ожили, порыжели, а сосны стояли жёлтые, не отошли ещё от зимних холодов. За поворотом показалось родное село, и Галя поднялась, стала пробираться к выходу.

Она шла от остановки, и всему радовалась. Около месяца не была дома.

Улица была пустынной, ветер нёс пыль, но Галя любовно окидывала взглядом каждый дом по пути. Скамейки у ворот пустовали, и только на лавочке возле покосившейся хаты трудовика и бывшего классного руководителя Сергеича сидела знакомая нахохлившаяся фигура.

– Здравствуйте, Семён Сергеевич! – издали крикнула Галя, и старый учитель встрепенулся, по-совиному завертел головой.

– Ой, Галинка! Не узнал. Совсем взрослая стала! Присядь, поговорим. Мать сказала – в городе на швею учишься.

Галя с опаской уселась на едва живую лавочку – Сергеич, хотя и учил детей обращаться с молотком и рубанком, свои заборы-лавочки запустил до безобразия. После смерти жены пил беспробудно, и сейчас улыбка красовалась на физиономии, опухшей от длительного запоя.