Виктор Улин - Теща

Мне хочется восстановить свое подростковое состояние, хотя я сам не знаю, зачем это нужно. Но, видимо, зачем-то нужно, иначе не возникло бы самой потребности.

Итак, попробую начать точно по смыслу.

В 1973 году – 56-м после Октябрьского переворота, 28-м после победы, которая на самом деле обернулась поражением, 12-м после полета Гагарина – бессмысленным и безрезультатном, как вся советская космическая программа, за десять лет до смерти Брежнева – самой отвратительной мрази, которая когда-либо правила Россией…

Через 181 год со дня рождения и спустя 117 лет после смерти Николая Ивановича Лобачевского – единственного великого русского математика – все было иначе, чем сейчас.

Совершенно иначе, до такой степени по-другому, что сейчас в это трудно поверить.

Я был мальчишкой; все мы были мальчишками, почти никто не выбивался из общей массы.

В том смысле, что нами владела мысль о будущем, владевшая движением жизни.

А все остальное оставалось за бортом.

Ну не то, чтобы совсем за бортом, но…

Но давалось мелким шрифтом, как принято делать в серьезных математических учебниках, где автор отвлекается от общей темы, определенной названием главы. Места набранные мелким шрифтом, говорили: хочешь – читай, не ленись и разбирайся, не хочешь – не читай и ничего не потеряешь.

Во всяком случае, так воспринимал жизнь я – целеустремленный мальчик, сын образованных интеллигентных родителей, готовивших мне такое же образованное интеллигентное будущее, коему подходу я нисколько не противился. Точнее, даже сам рвался вперед.

Под « мелким шрифтом » я подразумеваю все, что существовало независимо от победившего социализма, и грядущего вот-вот коммунизма, от устремлений человека в будущее, от будущего и от человека вообще.

То есть природу, которая развивалась в каждом из нас. И во мне в том числе.

Внутренние метаморфозы, которые начинались неожиданным образом, принимали странные формы и удивляли результатами едва не каждый день.

Думаю, нетрудно догадаться, что я веду речь о половом взрослении.

Эта тема, как само явление, находилась на полях жизни – точнее, на обороте ее листа.

Если в СССР официально не существовало секса – как заявлялось лет через двадцать после описываемых мною событий – то в нашей образцовой инженерно-бухгалтерской семье его не могло быть и подавно.

Я не догадывался – точнее не задумывался о таких деталях бытия. Но теперь, с позиции нынешнего возраста, прихожу к убеждению, что в те годы мои родители природным делом уже не занимались.

Сейчас я понимаю, что коммунизм и отвергнутое им христианство имеют больше сходств, чем различий. Говоря привычным математическим языком, у них общая аксиоматика, хоть и употребляемая на разных уровнях. Большевики и церковники соотносятся между собой примерно как теорема Крамера о решении линейной системы с квадратной матрицей и альтернатива Фредгольма для линейных операторов в гильбертовом пространстве.

Объяснять не вижу смысла, интересующиеся могут заглянуть в Канторовича и Акилова или даже понять это тезисно, посмотрев нужные статьи в математической энциклопедии.

Впрочем, меня куда-то понесло; я словно начал читать трижды осточертевший курс математического анализа студентам университета, которым он трижды не нужен, поскольку в их возрасте интересует одно: кому или перед кем – в зависимости от пола – раздвинуть ноги. Но они натужно собрались на лекцию первого сентября, сидят в душной аудитории, оставив за окнами еще живое лето, и жадно рассматривают друг друга, делают априорные оценки. А я – старый дурак с седеющими висками – стою у доски и нудным голосом объясняю полную структуру предмета, на три семестра вперед. Когда-нибудь – в общем довольно скоро – из общей биомассы вычленятся человек десять, которым математика окажется до определенной степени интересна, ради них-то я и стану читать все дальнейшее. Однако это случится позже, а сейчас еще никому ничего не нужно и с наибольшим смыслом стоило бы свернуть эту лекцию, распустить всех по домам и койкам, а самому идти в буфет пить кофе, поскольку мне платят не за проведенные пары, а по установленной нагрузке. Но я так сделать не могу, меня прижмет к ногтю учебная часть, поэтому я тяну время, говорю что попало и искоса поглядываю на часы, которые по-старомодному ношу на запястье.

Так, конечно, не стоит вести воспоминания о серьезных вещах. Поэтому поясню мысль кратко: и у христиан и у коммунистов секс был допустим в браке – как неизбежное зло для продолжения рода – но не более того.