Алинда Ивлева - Догоняя правду

– Как? Наш Егор? И Лариска, наша Ларка? Ларка ж копия ты, мать, – прервала София. – Вот небылицы – то. И зачем Мам тебе это все надо выдумывать?

– София помолчи! – не выдержала Лариса. – Ты дочери своей, родной, не верила. Все у тебя вруны и подонки. Выгнала как собаку бешеную, теперь сидишь, умничаешь.

– Дети, я так устала…, – голос матери дрожал.

– Мы слушаем, очень внимательно, – попыталась исправить ситуацию Лиза, поглядывая на часы.

– Я Егору то Лидоньку сую, а ему самому лет десять, трусится, воет волчонком, в материну юбку вцепился. А мне же надо за помощью. Или лодку искать. Плыть как–то надо на тот берег. А течение крутое. Там уже и скот, и птица и люди за мебель хватаются, все перемешалось. Вода уже почти до крыши –то поднялась. Я замотала её в платок, и насильно всучила ребёнка. Смотрю, лодка с барахло, а людей нет, я в воду и прыгнула. А там за веревку мальчонка уцепился. Артемий наш. Я доплыла с грехом пополам, ноги сразу свело, ручки то отцепляю, чтоб на лодку то его забросить. А кулачки не разжимаются. Губы синюшная полоска. Он ужо и не соображал вовсе. Ногтями то до крови руки сжал. Я со всех сил последних дерну и наверх его с этой верёвкой в руках и закинула. Лодку резко закружило в водоворот. Тайка, кричу, Тайка, спаси. А та орёт, мол, плавать не умеет. А вторая глухой притворилась вовсе. Так Лариска наша как сиганет в воду. Лодка её бортами побила. Тут на моторке наши мужики. Ей то подсобили, и Артемию нашему. А меня, помню на дно кинуло. Потом все ребра что–то побило. И по голове. А потом вода в носу, в ушах. Запах какой–то серный. Не помню. Но это ж потом я все узнала. Демир мой спас меня. Спустя сутки выловил. Его, раненого, без глаза не боец, эвакуировали в наш госпиталь. Он помогал трупы вылавливать. И меня багром подцепил. Вся, говорил, в тине–трясине, в пене, щепках.

– Не мели чушь, спас, Венера тебя спасла, Венера. Богиня же, – пробубнил старик.

– Как скажешь, родненький.

– Как интересно? Вам было видение богини? – поинтересовалась удивленная журналистка.

– Тьфу ты, не верю я во всякие там ваши ведения – привидения!

– Нет, милая, у деревянной статуи Венеры, откуды она ж там взялась, да еще и с руками, а не как везде безрукая, так та рука треснула и вошла, насквозь порвав плечо матери вашей. Может и боли она не чувствовала. Что холод был. И крови мало потеряла. Так их вместе с Венерой и доставали. Думали мёртвая, Тосенька то моя. Но Венера то её спасла. Хотите верьте, хотите нет.

⠀

Венера Степановна опять поплевала на платок и утерла постоянно мокнущий глаз мужа.

– Вот мужики наши ржали ещё: Венера вышла из пены. И все Венера, и Венера. А моя милая в морге очнулась и вышла, вся в этой тине. Её в больницу. Не в нашу. Увезли её в другую, ужо не помню куда. Куда?

– Так я там памяти видать лишилась, спрашивают врачи, когда в себя пришла, как зовут. А голос из головы мужской: Венера, Венера. Я и ляпнула. Так и записали. А когда оклемалась, память то вернулась, добралась домой. Нашла, собрала своих детей вместе, родненьких, Лидуську, Артемия, Лариску, Егора и стали дом восстанавливать. Потихоньку, помаленьку. Матери их утопли. Как не знаю. И дети молчат. А тут приказ Сталина: всех женщин на фронт, заменить мужчин: связистов, чистильщиков оружия, кладовщиков, поваров, шоферов. Из Орска тогда 225 девчонок молоденьких отправили на фронт. И я пошла. Стрелком записалась. Детей на себя записала. Думаю, поменяю жизнь. Назвалась им матерью. Венерой, по отцу Степановной, и его фамилии Кондратовой. Им матерью. Документы все утонули. И новая жизнь, решила, начнётся. А вернусь с фронта, кто ж знал, что ещё три года война то будет проклятущая. Говорили, ещё полгода, и разобьем фашистов. Определила детей в детдом.

Вернулся с перекура кашляющий и раскрасневшийся, будто оживший вулкан, Егор.

Мать строго посмотрела на сына:

– Скоро все лёгкие выплюнешь, а он курит все!

– Не начинай. Давай рассказывай, я краем уха слышал, что ушла на фронт. А батя? Следом? Он же хвостик твой, – Егор опять жутко зарокотал.

– Не любить – грех, а любишь – не разлучайся, найди способ, но не оставляй – это задача мужика. Оберегать! – дед Демир поднял вверх палец. – Тебе бы такую жену, как твоя мать, а то бобылем ходишь.

– А тебе, бать, нравится подкаблучником–то?

– Хватит, Егор, даже мне противно уже тебя слушать, – встал лысый очкарик в костюме. – Ядом брызжешь.

– О, голос прорезался, жены рядом нет, так и осмелел.

– Прекратите! Стыдно за вас, вот пусть напишут в газете, сколько раз вы к матери приехали? Когда дом сгорел, кто примчался? Кто выстраивал его. Всем миром помогали, соседи, бывшие сотрудники, сослуживцы, и с области люди приезжали. Нашу маму все уважают, кроме родных детей, – бесцветные щеки женщины–монашки порозовели, глаза лихорадочно заблестели, она вскочила, одернув юбку. И, будто обессилев, села на стул. Потупив взор.