Айрин Мэл - Завещание 2. Регина

Я любила свой поселок так же сильно, как и хотела вырваться из него. Я здесь чувствовала себя словно в ссылке за какие-то дела неугодные правительству. Только меня сюда никто не ссылал. Я здесь родилась.

Маму очень радовали мои успехи в работе, как и в учебе, видимо поэтому она никогда и ни в чем мне не отказывала. Хотя, справедливости ради, надо заметить, я никогда ничего сверх меры и не просила. Да и увлечений, помимо художки, у меня не было.

Последний школьный год подкрался незаметно. Нужно было определяться с местом получения высшего образования. И тут передо мной встала дилемма. Я умела и любила две вещи: рисование и историю. Конечно, я мечтала стать знаменитым художником, что греха таить. Но я отдавала себе отчет, что это вряд ли случится в моей жизни. Историком тоже становиться особо не хотелось. Какое будущее меня ждет с таким образованием? Преподаватель? Репетитор? Все. Варианты закончились.

Выход нашла мама. Она вообще была очень мудрой женщиной. И, когда меня дразнили, «маминой дочкой», не воспринимала это как оскорбление. Да, я ее дочь. Это общеизвестный факт. Что здесь может быть обидного? Я не понимала и всегда соглашалась. Вскоре даже дразнить перестали, понимая, что ожидаемого эффекта – «ноль». А я гордилась своей мамой. Она вырастила меня одна. Своего отца и никогда не знала. Мама не говорила о нем, а я не спрашивала, чтобы не ранить ее.

«Если захочет, – думала я, – обязательно расскажет. Если же нет, значит этот человек и моего внимания не стоит».

Вот мы о нем никогда и не говорили. Но свою семью я не чувствовала неполноценной. Мама окружала меня заботой со всех сторон. К тому же, в музее у нее был зам – Килим Ярашевич Вергут, который, сколько себя помню, ухаживал за мамой, надеясь на взаимность.

Он обладал яркой харизмой и экзотической внешностью. Он был красив! Настоящей мужской красотой. Его черные раскосые глаза своим взглядом пронзили не одно женское сердце, оставаясь к ним ко всем совершенно равнодушными. Высокий, атлетически сложенный, с копной черных густых волос. Он был похож на звезду японского кинематографа, что-то забывшего в нашем захолустье. И я знала что. Мою маму!

Рядом с ней он казался отвесной скалой, ведь своим малюсеньким ростом я пошла, скорее всего, в нее. Когда мама стояла рядом с дядей Килимом, то доставала ему максимум до груди, и то, когда была на каблуках. Но это абсолютно не мешало ему смотреть на нее совершенно влюбленными черными глазами, которые в эти моменты становились еще черней. А она будто этого не замечала. Хлопала такими же голубыми, как и у меня, глазками, да короткую прядь русых волос в вечном каре за ухо заправляла. А Килим Ярашевич продолжал все так же смотреть.

Только вот, кто-то вбил в голову моей маме, что чужие дети никому не нужны. Поэтому ухаживания Килима Ярашевича дальше определенной черты не заходили. И это было странно. Даже я, став постарше, удивлялась, как у этого мужчины только терпения хватает. Столько лет любить женщину. Ходить за ней хвостом. Служить, можно сказать, у нее на «посылках». И ничего, кроме благодарности, от нее не получать, причем в виде простого «спасибо». А ведь он не только по работе служил ей верой и правдой, но и дома помогал по хозяйству, как мог: открутить, прикрутить, починить и так далее, и тому подобное. И со мной у него были чудесные отношения. Он и в сад меня водил, и уроки со мной делал, один раз даже с мальчишками из-за меня разбирался. В общем, классный со всех сторон мужик. А мама ему свое «спасибо», милую улыбку и дверь перед носом захлопывает.

Я даже как-то в порыве радостных эмоций задала маме вопрос:

– Мам, а дядя Килим, мой папа?

Вероника Сергеевна Власова лишь вздрогнула от моего вопроса, но потом взяла себя в руки и ответила мне короткое:

– Нет, – на этом разговор на эту тему был окончен раз и навсегда.

А Килим Ярашевич продолжал безответно и удивительно преданно любить мою маму, заботясь о ней и обо мне. И чтобы мама не говорила и как бы себя не вела, он был для меня настоящим отцом. Пусть и, так сказать, приходящим. Но вел он себя, словно действительно был моим папой. Хотя, до обсуждения моего будущего, он, разумеется, допущен не был. Мама решила, что определяться с этим вопросом мы будем вдвоем. Но, так как, я не имела ни малейшего представления, как быть, Вероника Сергеевна взяла на раздумье несколько дней, а по истечении этого срока вынесла свое предложение на нашем маленьком семейном совете: