Н. Ланг - Нити судьбы

На небе красовалась полная луна. Она была крупной, такой маняще близкой, казалось, протяни руку и дотронешься до серебряного диска. Подняв ладонь к небу, я поняла, что это иллюзия, как, впрочем, и жизнь, порой похожая на фантазию.

Огонь горел всё ярче, и я почувствовала, что в душе поднимает голову демон, которого я старательно пыталась усыпить. Необузданная стихия пробудила его ото сна. Не хочу быть рабой общественного мнения, не хочу склонять голову перед чужой волей. Желаю жить свободно, говорить, что думаю. Я смотрела на оранжевое пламя, которое полыхало и в моём сердце. Треск горевшего хвороста; ветер, раздувавший жар сливались в единую волшебную музыку. Весь мир мерцал искрами огня, дарившего независимость. На глаза мне попался план ненавистного торгового центра. Волна ярости захлестнула меня. Недостроенное здание вдруг сделалось воплощением всевозможного зла. Зло пришло из мира потребителей, заботившихся о своей выгоде, ничего не отдававших взамен. Огонь порождал небывалое чувство свободы, а ветер срывал шелуху страха. Эта ночь изменит меня навсегда.

С силой, какую я бы в ней не заподозрил, Аделина сорвала с забора план строительства. Когда она бросила картонку в огонь, во взгляде светилась ненависть. Пламя весело занялось проектом, танцуя на горевшей бумаге, взвивалось искрами в небеса. Аделина с остервенением наблюдала за тем, как красиво разгорается трепещущий огонь. Будь на то её воля, она бы станцевала губительный ритуальный танец, призывая бесов разрушить постройку. Настоящая ведьма была необычайно хороша. В медно-рыжих волосах Лины играли отблески пламени, а в глазах бушевало золотое сияние. Пустилась-таки чертовка в пляс. Она танцевала так, словно никто не видит.

Я не усидел на месте. Страх сгорал во всепоглощающем огне вместе с проектом торгового центра. Присоединившись к Аделине, я забыл, что не умею танцевать.

Блики плясали на фресках, придавая им причудливый вид. Ангелы в отсветах стали похожи на идолов. Было в этом что-то языческое. Коля, телефонный маньяк, испортил очарование вечера:

– Менты подоспели! – предупредил из кустов Николай. Я заметил, как мелькнули белые подошвы его кроссовок.

Нас ослепил яркий свет, а в ушах звенел вой полицейских сирен. Мы переглянулись с опаской, как застигнутые на месте преступления воры. Некстати хитрая улыбка озарила лицо Аделины. Она не боится, и я не стану.

Меня схватили, в один миг я очутился на земле, вернее, лицом в сырой траве. Земля попала в рот и нос, стали слезиться глаза. Руки шарили по моим карманам в поисках оружия. Рядом со мной положили и Аделину. Чьи-то руки тщательно ощупывали её тело.

– Не трогай её! – громко сказал я. Но из-за земли, что забилась в рот, получились едва различимые звуки, отдалённо напоминавшие человеческую речь.

– Что ты бормочешь, щенок? – гаркнул кто-то сверху и меня рывком подняли.

***

Нас доставили в ближайшую дежурную часть. Аделина не испугалась, гордо вскинув голову, она шла по коридору отделения. Держа её под локоть, рядом семенил страж порядка. Он оказался ниже невысокой Аделины и искоса поглядывал на неё. Меня вели следом с закованными в наручники руками. Я так и не успел убрать грязь с лица.

– Сначала дама! – полицейский пропустил Лину вперёд. В дверях она оглянулась. В её глазах я не разглядел смятения.

Полицейские составили протокол и задержали нас до выяснения личности, потому что мы не имели при себе паспортов.

Нас поместили в раздельные камеры административного задержания: меня в мужскую, Аделину в женскую. В каморке было темно, сыро и воняло плесенью. Грибок покрывал стены в углах, отвратительный запах гнили витал в воздухе. Помещение без окон не проветривалось. Я сел в самом углу на свободные нары. В приёмнике томилось двое узников. Потрёпанные, измождённые, они не походили на людей, вольных распоряжаться своей судьбой. Колоритные физиономии, конечно, не раз показывали в сводках криминальной хроники. Задержанные походили друг на друга как близнецы. Грубоватые черты лица, словно высеченные рассерженным скульптором, низкий лоб и лохматые брови, нависавшие над маленькими глазами, которые не выражали дружелюбия. Тонкие поджатые губы говорили о крайней жестокости. Оба одеты в одинаковые спортивные костюмы, что делало их почти идентичными.

– Стесняюсь спросить, вы братья? – не удержавшись, обратился я к одному из них.

По выражению лиц я догадался, что мой вопрос неуместен и больше ничего не спрашивал. Остаток ночи прошёл в тягостном безмолвии и сумраке. Оказывается, в таких помещениях свет выключают, но не полностью. Камера вдруг сделалась крохотной, будто спичечный коробок, и с каждой минутой становилась меньше. Скоро в каморку зайдёт инквизитор и учинит допрос.