Наталия Кочелаева - И в горе, и в радости

Поставив мысленно галочку, Кленов двинулся дальше. Пара учебников по актерскому мастерству — мечты для девочки были не только мечтами, она активно претворяла их в жизнь. Несколько книг, в том числе увесистый том Вильяма нашего Шекспира. Вот интересно, есть ли в этом доме книги? В гостиной Кленов не заметил ни одной, в холле тоже. Только телефонная. В любом случае эти книги Кира держала у себя, значит, работала с ними. Собиралась поступить в театральный? Тайком от матери, которая об этом ни словом не обмолвилась? Такое бывает с девочками. Особенно с теми девочками, которых дома держат на коротком поводке, стремясь контролировать каждый шаг: «Моя крошка! Мое дитя! Она такая слабая и хрупкая, она не от мира сего!» А девочке не терпится причаститься к соблазнам этого мира, и театральный институт — один из них.

Второй и третий ящики картину прояснили и дополнили. Справочник «Образование в Петербурге», ненавязчивые брошюрки для абитуриентов.

Больше ничего. Ни писем, ни фотографий. Записная книжка — и в ней почти пусто. Сейчас ни к чему записывать телефоны и адреса, даже дни рождений знакомых на бумаге. Все можно поместить в мобильный телефон. Ее мобильник остался дома. Быть может, она купила себе новый. Эта линия сейчас проверяется, быть может, ниточка выведет к беглянке. Для начала стоит проверить — знакомство Киры Леонидовны Морозовой с Дианой Юстицкой, узнать, в какой институт она подала документы, поступила ли?

— Вы знали, что ваша дочь мечтала стать актрисой?

— Ваш вопрос поставил меня в тупик, — созналась Александра, немного помолчав. — Я понимаю, это бросит на меня тень… Нет. Кира ни с кем не делилась своими планами. Год назад она поступила на факультет журналистики. С большим энтузиазмом принялась за учебу, но потом ее забросила. Просто перестала ходить на лекции, и скоро ее, разумеется, отчислили.

— Как вы к этому отнеслись?

— Да никак, — улыбнулась Александра. Улыбка преобразила ее лицо — вспыхнули погасшие глаза, даже румянец появился на скулах. — Она молода, деньги у нас есть, как видите… Кира могла выбирать ту профессию, которая придется ей по нраву, могла и вовсе не работать.

— Всю жизнь жить с вами на ваши деньги? — не удержался Кленов.

— Ну зачем вы так, — мягко упрекнула Морозова. — Она могла войти в дело, унаследовать его, так сказать. У Киры был вкус к цветам, она была прирожденным флористом… У меня ведь тоже нет никакого образования, и я также оставила институт на первом курсе. Правда, по другой причине. Потом — она могла бы выйти замуж, посвятить свою жизнь семье, детям…

Но Александра сказала это так, словно для нее замужество Киры и ее смерть стояли примерно на одной ступени. Кленову стало ясно, что перед ним одна из тех фанатичных матерей, которые видят смысл своей жизни в ребенке и тем чаще всего портят ему его собственную жизнь. Из таких матерей выходят змеи-тещи и стервы-свекрови, они не терпят делиться своим сокровищем ни с кем, никогда и охотно пришпилили бы ребенка булавкой к своей юбке, как Настеньку из «Белых ночей» Достоевского.

— Так, значит, вы были бы против, если бы Кира выбрала профессию актрисы и попыталась поступить в соответствующий институт? — скучно спросил Кленов. Ответ он знал.

— Быть может, и не была бы против. Я вполне уверена, что Кира не создана для сцены. — Глаза женщины вдруг наполнились слезами. — Господи, о чем мы говорим! О ее поступлении, а ее, может быть, уже нет…

— Стоп! — прикрикнул Кленов. — Это плохая мысль, ее не надо допускать.

— Конечно, я позволила бы все, — уже на истерической нотке высказалась Александра и уткнулась всхлипывать в платок.

— Вот именно, — подчеркнуто серьезно заметил Кленов. — Вот именно так многие дети и полагают. Убежим, повенчаемся, кинемся в ноги — простит. И ваша дочь, скорее всего, поразмыслила точно так же. А почему вы сказали, что она не создана для сцены?

— Она, конечно, всегда интересовалась театром… Ходила на все премьеры… Но никогда не делилась впечатлениями. Вообще редко о чем-то рассказывала. И в детстве — не читала стихов, как другие дети, не было у нее стремления что-то изображать, как вообще у девчонок. Я помню, в лицее ей хотели поручить роль маленькой Бабы-яги на каком-то утреннике, так она отказалась наотрез, даже со слезами. Сделала даже «иногда»…

— Что — иногда?

— Ах, да мы так называли ее капризы. Бывало, она расстраивалась, долго плакала, а потом замолкала. Могла молчать два-три дня. Причем казалось, что она не может говорить по какой-то причине физиологического порядка. Мы водили ее к врачам. Все говорили в один голос, что девочка очень ранима и впечатлительна, что на этом фоне у нее может развиваться временная афония. Нельзя ее только волновать, понимаете.