Мари Ардмир - Мерло красное или Мурло страстное

А директор все пьет воду и внимательно присматривается ко мне.

И от такого взора становится не уютно. Неприятно когда мужчины оценивают, а ты по виду не дороже грошика. И волосы оправить хочется и в то же время сбежать. За три года я привыкла быть незаметной, даже на дне рождения. А тут вдруг столько внимания и на одну меня. Приятно и в то же время не очень.

Но это еще не повод оставаться в школе! Почему? Потому что!

Взглянув на директора, решила достучаться:

— Понимаете ли, если я сейчас не уйду, то уйду по статье. А учитывая мою импульсивность, это заденет и вас…

— Татьяна Сер…

Ой, что-то у него лицо такое, будто бы сейчас предложение кинется делать. Хотя откуда мне знать, как их делают. Муж вообще ни о чем не просил, это я настояла — ЗАГС и роспись, а то понимаешь ли — живем в грехе. Но мы и после жили грешно, просто я не знала насколько, пока Полечке Остапенко не исполнилось восемнадцать.

Но вот сейчас, когда он поднялся с места и трясущимися руками стал поправлять пиджак, я отступила. Директор вот уже пять лет как в разводе, сожительствует с Марией их бухгалтерии школы, но дальше сожительства у них дело не идет. А вдруг он…

Нет, не может быть! Чтобы он, увидев во мне перспективу новых отношений, решился на разрыв с той… мне такого счастья не нужно. Я его конечно обожала, но не до такой же степени — двадцать лет и сорок килограмм разницы.

А он уже волосы приглаживает и улыбается, сверкая золотом.

Ой-ой! Действительно, кто ж знал, что он может отреагировать иначе? А мне бы увольнение!

— Значит, вы подумаете, да? — я тут же отступила к двери и даже открыла ее, чтобы не кинулся с объятиями без свидетелей. — Скажем до понедельника…

Молчит, смотрит.

— Спасибо, Вячеслав Николаевич.

Я сбегала с места происшествия с одной мыслью, только бы не вцепился в меня как клещ чесоточный.

Первоначально выбрала копирайт, и уже три месяца занимаюсь им и работаю в этом направлении.

Конечно, из школы можно было не уходить. Зарплата мизер, времени съедает море, нервов массу, а счастья нуль. Да и не люблю я, когда порядочная совесть довлеет над инстинктами счастья.

Я хочу чувствовать свободу, я буду чувствовать свободу и спокойствие. Его мне доктор прописал, вот и буду следовать рекомендациям. Иначе здравствуй сердечная недостаточность и сахарный диабет. А мне такого не надо. Спасибо глаза еще на месте не вылезли из орбит, но зрение и без того хорошо посаженное стало хуже.

А всего-то психанула, и впала в долгоиграющую депрессию, когда муж решил уйти. Уходил эта сволочь медленно. Сволочь, падлец, глупец! То он думал, то скандалил, то возвращался. Прощения не просил, вернуться в тепло семейного ложа не стремился. Просто вдруг оказывался в своей комнате, и пару дней жил там. Своей комнатой сделал зал, где работал и обитался последние полгода перед разводом. Он и переместился в отдельную комнату как-то молча, ни о чем не спросив, просто поставил перед фактом — мне так будет удобнее. И я смирилась, в надежде — одумается.

Думала, что мы поговорим, он расскажет, в чем дело, и мы вместе решим вопрос.

А он жил и молчал. Перестал встречаться со мной за завтраком, начал питаться отдельно и продукты отдельные покупать. Я, не смотря на ангельское терпение, все же потребовала объяснений. Ох, и зачем требовала, ведь уже тогда догадывалась что к чему. И отчего-то не верила, надеялась, надеялась и винила во всем себя.

Не доглядела за супругом ай-ай-ай.

Откровенности от замкнутого программиста я добилась не зря — все же помимо грязи и прочего сказанного услышала его истинное мнение обо мне. Сказано было многое громко, резко, больно. Стара, не интересна, не продвинута, глупа и все это я…

А он? Высказавшись, продолжил жить в нашем доме. Трусил уйти и поставить точку, не смотря на совместно прожитые годы. Трусил точно так же как и с оформлением брака. И этой своей трусостью, и нерешительностью по колено вогнал меня в гроб. Точнее я, приняв близко к сердцу его нерешительность, недовольство и хамство, сама себя вогнала. С конкретным опозданием поняла, что Максимилиан (Максимом он себя не называл) своим молчаливым присутствием и отшельничеством вынуждает меня подать на развод.

Я и подала, еще не зная какое «счастье» обрела, разойдясь с этим трусом.

Депрессия отступала медленно, но все же отступала. Максимальный трус подал на раздел имущества, потом обзавелся машиной и новой квартирой, а под конец женился. Я съехала к родителям и перекрестилась, пожалев девчонку, ставшую его женой. Со мной он так же начинал — новое место жительства, новый транспорт, новое место работы и долгожданная жена. Правда детей не хотел — он сам прекрасно справлялся с ролью большого ребенка, а я повелась.