Холли Шиндлер - Две недели до любви

Сосредоточься на чем-нибудь другом… На прикосновении весла к ладони, говорю я себе. Какая гладкая эта древесина на ощупь, после стольких рук, которые ее трогали.

Жаль, что того же не происходит с душой, когда по ней проносится тысячи раз одна и та же мысль. Жаль, что происходит ровным счетом наоборот. Я уже больше недели думаю о длинных золотистых волосах Челси, о тонком запахе персиков, что исходит от ее кожи. Но от мыслей этих у меня внутри одни зазубрины и занозы.

– Все дело в ритме. Видишь? – Я гребу веслом, отталкивая воду с одной стороны лодки. Челси работает на другой стороне. – Думай про Брэндона и его бас-гитару.

– Если я буду грести так же, как он играет, то мы оба переломаем себе бедра, – шутит Челси.

От улыбки у меня внутри все немного успокаивается.

– Послушай. – Я решаю заговорить об этой злосчастной белой обезьяне. – Вчера вечером я …

– Не переживай. Это все я виновата. Я просто… упала на тебя. Несчастный случай.

– Точно.

Мы оба знаем, что это чудовищная, нелепая ложь. Но по крайней мере мы заговорили о том, что случилось, и теперь можно об этом забыть. Я кладу весло на дно лодки и говорю:

– Теперь давай ты. Один гребок справа, один слева. А я буду наслаждаться пейзажем.

Я поворачиваюсь к ней спиной и смотрю на зеленые верхушки сосен и рябь света дальше по реке.

– Это что еще такое? – спрашивает Челси. – Я гондольером не нанималась.

– Слушай, это тебе нужны упражнения, а не мне. Слышишь, слышишь эти завывания? – Я прикладываю руку к уху. – Это воет призрак твоего прошлого! Хочет, чтобы ты привела в форму свою рыхлую задницу.

Она поднимает весло и брызгает в меня водой. В груди у Челси булькает хихиканье. Я поворачиваюсь, опускаю руку в воду и обрызгиваю ее в ответ. Она пищит, и голос ее эхом возвращается от речных берегов. Словно птичий крик. Словно голос какого-то дикого, свободного существа, которое никогда не знало печали. Голод? Возможно. Физическую боль? Временами. Но печаль – никогда.

Она поднимает руку, защищаясь от брызг. Ее весло, словно в замедленной съемке, плавно сползает в Рейни.

– Челс, – зову я. – Челс, осторожней…

Но она не слушает. Она все еще закрывает лицо рукой, ожидая града брызг. Я тянусь к ее веслу, но не успеваю.

Весло с бульканьем падает в воду, погружается на глубину и исчезает, оставляя после себя лишь круги на воде, как после того, как рыба вынырнет, чтобы проглотить жука.

Мы в унисон охаем, но потом наши взгляды встречаются, и мы хохочем. Слава небесам. Хохочем.

– Необязательно же так серьезно относиться к тренировкам, да? – спрашивает Челси.

Так хорошо видеть его улыбку. Так хорошо, что радость проносится по мне стремительно, как молния. И ведь я – это причина, по которой он улыбается. Клинт расслабляет плечи; его грудь уже не похожа на доспехи, как у средневековых рыцарей. И в этот момент он не кажется таким уж далеким и недоступным.

– Хорошо, что мы не отплыли далеко от берега, – говорит он. – Здесь довольно мелко.

И все же он достает из кармана компас и помещает его на дно каноэ, а потом ступает за борт, слегка раскачивая лодку. Вода едва доходит ему до пояса. Вытянув руки над поверхностью, он бредет по реке, затем наклоняется и хватает весло так легко, словно выловил камушек из банки с водой.

Но, прежде чем он успевает вернуться в лодку, я тоже схожу за борт. Река обхватывает мое тело, как губы – соломинку.

– Что ты делаешь? – спрашивает он, и его непринужденная улыбка меркнет, грозя совсем погаснуть. Он швыряет весло в каноэ и хватает меня за запястье. – Ты хоть знаешь, как скользко на камнях? – Отчитывает он меня, качая головой.

Мое тело работает на инстинктах, будто это движение, которое я тысячу раз отрепетировала перед игрой. Однако раньше мне не приходилось тянуться к мужчине, когда он так качает головой. Я никогда не шла в нападение, не искала бреши в его защите, не бежала к победе, не пыталась завоевать сердце, которое никак не давалось мне в руки.

А вот сердце Гейба принадлежало мне полностью. Оно было словно ожерелье, которое я вынула из коробки и поднесла к свету, размышляя, хочу ли я его надеть.

Я положила руку на запястье Клинта – даже не знаю, как это случилось, – когда мы поменялись местами. Теперь я касаюсь его. По моей руке и дальше, через плечо, бьет молния. Дыхание становится прерывистым.

Мускулы Клинта напрягаются, и он немного отстраняется; однако я вижу в его глазах, что он боится резко дернуться и сбить меня с ног. Боится причинить мне боль. Он в моих руках, и все, о чем я думаю, – это прикосновение его губ к моим там, у коттеджа. Все, о чем я хочу думать.