Елена Озерова - Мой любимый враг

К двум часам ночи на даче дым стоял коромыслом. Борька влез с гитарой на стол и пытался изобразить то ли Элтона Джона, то ли Джона Леннона, Оля подражала Мадонне, а Костик затеял с Артемом длинный научный спор о только что обнаруженных останках царской семьи. Ларисе надоел этот сумасшедший дом, она накинула на плечи куртку и потихоньку выбралась на крыльцо.

Ночь была тихой и совсем не холодной. Постояв немного у двери, Лариса спустилась по ступенькам и пошла по тропинке, огибающей дом. Завернув за угол, она вдруг увидела на скамеечке под окном маленькую скрюченную фигурку. Машка сидела, подтянув колени к животу и уткнув лицо в ладони. Лариса подошла вплотную. Снег скрадывал шаги, и Машка ее не заметила. Тогда Лариса осторожно коснулась ее плеча:

— Маш, ты что? Что с тобой?

Машка резко вскинула голову, и Лариса от неожиданности отступила на шаг: Машкино лицо искривилось от ненависти. На скамейке сидела злобная маленькая фурия — еще немного, она кинется на Ларису и перегрызет ей горло. Но через секунду все прошло, и Машка стала обычной Машкой, веселой и всем довольной.

— Ничего, — сказала эта обычная Машка. — Просто там слишком накурено, вот и захотелось воздухом подышать. Пойдем в дом, а то простудимся.

Сколько Лариса потом ни убеждала себя, что ей все привиделось, этот случай накрепко засел в памяти. После Нового года жизнь покатилась по наезженным рельсам, Лариса училась на своем филфаке, Костик — на историческом, они по-прежнему собирались всей компанией чуть ли не каждый день… Вот только Машка стала появляться все реже и реже. Она отговаривалась ужасной занятостью: помимо факультета журналистики Машка еще работала в Останкино, делала репортажи в известной передаче. Репортажики были крохотные, но компания все равно Машкой гордилась. Одна Лариса подозревала, что не только в занятости дело, но развивать эту мысль ей совсем не хотелось.

Так бы, наверное, и тянулось это размеренное существование до сих пор, если бы в Ларисину жизнь не вошел Андрей Максимов. Точнее, если бы она сама не впустила его в свою жизнь…

Тогда она не то чтобы не понимала, что, уходя от Костика, уходит и от своих друзей, — она просто об этом не думала. Андрей заслонил все, она была больна, одержима им. Кроме Андрея ничего на свете для нее не существовало. А вот потом, когда Андрей ее бросил… Лариса вдруг обнаружила, что осталась совсем одна. Компания безоговорочно приняла сторону обиженного, страдающего Костика, и Ларису подвергли остракизму. Как сказала Машка, «ты сама это заварила, сама и выпутывайся. Может быть, наконец, поймешь, что чувствовал Костя».

Года два назад Лариса случайно узнала, что Машка и Костик поженились…

Матери дома не было. Когда Лариса вошла в квартиру, то сразу заметила белевший на телефонном столике листок бумаги. Записка гласила: «Уехала на концерт в Кратово. Вернусь, вероятно, поздно. Тебе звонил какой-то мужчина. Не представился, сказал, что перезвонит позже». И никаких тебе «целую», даже подписи нет. Вполне в стиле ее дорогой матушки. Однако, прочитав записку, Лариса в первый момент с облегчением вздохнула. Целый вечер в одиночестве, без бдительного маминого ока — просто подарок. Но какой же мужчина ей звонил? Интересно… Впрочем, ничего интересного. Скорее всего, очередной работодатель, помимо службы в «Орбите» Лариса подрабатывала переводами технических документов, она хорошо знала английский, французский и испанский.

Для порядка Лариса заглянула на кухню, открыла холодильник, увидела кастрюльку с супом и тут же его закрыла. Есть совсем не хотелось. Разве что чаю, но позже. Слава богу, что мамы нет, а то тут же принялась бы ее кормить. Приняв душ и завернувшись в старенький махровый халат бывшего ярко-зеленого цвета, она уютно устроилась в большом старом кресле и включила проигрыватель. Любимая пластинка — французские шансоны в исполнении Ива Монтана. Пластинка была старенькой, шестьдесят затертого года, голос Монтана прорывался сквозь треск и шипение, но все равно Лариса предпочитала ее современным компактам. Хотя музыкальный центр у них в доме имелся, — Ларисина мама была пианисткой, и талантливой, ученицей знаменитого Льва Оборина. Музыкальный центр, как и пианино, нужны были ей для работы. Был и компакт-диск Ива Монтана, но Ларисе казалось, что без этого треска и шипения старые песни потеряют половину своего очарования.

«О, Париж, — пел Монтан, — твои бульвары…» От сирени в синей стеклянной вазе — той самой сирени от метро — одурманивающий запах плыл по комнате. Голос Монтана звучал приглушенно-интимно, таким голосом шепчут слова любви в лиловых весенних сумерках. И Ларисе хотелось не в Париж, в принципе, она могла бы поехать туда в любое время, ей хотелось именно лиловых романтических сумерек, сирени, которую бы не она сама себе подарила, и слов, которых ей уже давно никто не говорил. Так давно, что Лариса почти забыла, как это бывает…