Евгения Перова - Нет рецепта для любви

– Спасибо, – шмыгая носом, сказал Артём.

– Что, все так плохо? – осторожно спросила Катя.

Артём только кивнул.

– Что у вас с Олесей случилось?

– Мы решили пожить отдельно.

– И давно?

– Двенадцать дней, как она уехала.

– Сбежала, как всегда! Расскажешь?

Он замотал головой:

– Я не могу! Не могу.

– Ну ладно, ладно! Не переживай так! С Олеськой трудно, я знаю. Мы же, считай, всю жизнь вместе. Когда познакомились, ей шесть лет было, мне – девять. Она всегда такая – вечная девочка-«нет». Все поперек. У нее мать очень авторитарная, а отец полная размазня. Он добрый, но никакой. Олеська все время самоутверждалась, потому что мать уж очень ее гнобила: что ни сделает, все не так. Замухрышка, никчемушка, недоразумение! Постоянно обесценивала все, за что бы Олеська ни бралась. Она же два раза из дома сбегала! Не рассказывала тебе?

– Нет.

– Первый раз сбежала совсем маленькая. Не то в первом классе училась, не то во втором. Ты ее детские фотографии видел?

– Некоторые.

– Тогда представляешь, что это было: ручки-ножки как палочки, два рыжих хвостика, глазищи. Голосок тоненький, звонкий. Бабушка моя называла ее «наш бубенчик». И вот этот «бубенчик» приходит и говорит матери: «Я курила!» С вызовом, конечно, но и со страхом – мать и выпороть могла. А мать на нее посмотрела и захохотала. Уж очень смешно показалось. Олеся страшно обиделась: она-то думала, такое преступление совершила и сама призналась, а над ней смеются! Ну и сбежала из дома. Нашли, к счастью, быстро. А второй раз уже в классе седьмом, наверное. Тут уже серьезнее было, на второй день только нашлась. Из-за чего сбежала, так мне и не сказала. А сколько раз мы с ней ссорились, ты не представляешь! Она же самолюбивая, закомплексованная. Сейчас я понимаю: мы с Иркой и Пифагором ее подавляли – и читали больше, и знали. Семьи интеллигентные. А у нее – отец-алкаш, мать совсем простая. Вот Олеська и выпендривалась. Ей все казалось, что над ней смеются, – она и вела себя как клоун. Но чуть что: пых-пых, обиделась. У-у, как мы ругались иной раз! Только перья летели. Для нее же нападение – лучший вид защиты. И чем больше сама виновата, тем яростнее нападение. Мириться она не очень умела. Особенно из-за Вовчика мы ругались. Она и сама понимала, что не лучший выбор сделала, но… Упрямая, как не знаю кто! Но с другой стороны… Ты знаешь, мне кажется, это ей жизнь спасло. Она умела сопротивляться. И когда случилась та страшная история, Олеська на одном упрямстве выжила. Назло судьбе! Не сломалась. Она сильная. Но с ней трудно.

Артём долго молчал, потом тихо сказал:

– Я ее ударил.

– За что?

Он криво усмехнулся, потом все-таки выдавил:

– Она мне изменила.

– Вот дура! И правильно, что врезал!

– Нет, неправильно. Женщин бить нельзя. И потом, я сам виноват.

– Чем это?!

– Я мало ей внимания уделял. Работал много, уставал. А Олеся… В общем, ей было нужно больше, чем я мог дать.

– Понятно. Ох, горе с вами. Хочешь, я ей позвоню? Где она, кстати?

– В Испании. Нет, не звони. Мы сами разберемся.

– Она там… одна?

– Нет. Ладно, пора мне двигаться в сторону аэропорта. Спасибо! Мне легче стало, правда.

Катерина только вздохнула. Кирилл проводил Артёма до такси. Артём полез было в машину, но вдруг вернулся к Кириллу:

– Скажи, а ты… Тебе приходилось… убивать?

Кирилл некоторое время смотрел на Артёма, потом обнял его, очень крепко, и на ухо сказал:

– Да.

– По работе?

– Обойдемся без подробностей.

– И как ты живешь после этого?

– Молча.

– Понятно.

– Жалеешь о том, что сделал? Но ты ж понимаешь: не бывает, чтобы с сажей играть и рук не замарать. Или ты передумал?

– Нет, конечно.

– Ты уж определись, чтобы я зря время не тратил.

– Я не передумал.

На том они и распрощались. Прилетев в Милан, Артём снял номер в гостинице: спал чуть не сутки, бродил по городу, а потом его занесло в Миланский собор. Артём сел на скамейку в середине правого ряда и замер. Вокруг бродили туристы и служители Дуомо, раздавались звуки шагов и голоса, менялось освещение… Он все сидел, ни о чем не думая, ничего не желая, словно слившись с этими скамейками темного дерева, мозаичными полами и витражами, полными божественного света. Он ощущал собор как огромное живое существо, и если бы помнил притчу об Ионе в чреве кита, так о себе и подумал бы.

Вечером пришлось уйти. Артём еще немного постоял, разглядывая Дуомо, который в мягком вечернем свете казался ему космическим кораблем пришельцев, готовым взлететь, а потом потащился в отель. Он боялся ехать домой. Тоска по Олесе разъедала ему душу. Артём знал, что она не вернулась, иначе Серж ему бы тотчас позвонил. Знал, но надеялся, надеялся! Ему казалось, если еще потянуть время, Олеся вернется. Может, она как раз едет домой? Сколько, интересно, лететь от Мадрида до Монте-Карло? Или где она – в Барселоне? «Господи, и как только с этим справляется Ника?» – думал он. Ника, которая любит его до сих пор. Артёма так и подмывало спросить у Ники, все ли у них получалось в постели. Ему-то казалось, что было просто прекрасно, но кто ж их разберет, этих женщин? Олеся тоже ни разу не жаловалась, и вот вам – «суфле»! Он сознавал, что был с Никой более напорист, решителен и резок, но хрупкая Олеся, как ему казалось, сделана совсем из другого материала, чем Ника: даже не из стекла, а из тончайшей льдинки. Или действительно дело в том, что он не любил Нику так сильно?