Айя Субботина - Бархатная Принцесса

— Сорок пять, - растеряно говорить Ляля.

Я никогда не интересовался ее семьей. Старик Никольский пару раз угрожал мне расправой, если не отлипну от его золотой дочурки. Старый импотент даже не предполагает, что это не я к ней липну, а она ко мне. Скулит и просит быть с ней. Две недели назад я послал ее на хуй: прямым текстом, потому что даже трахать ее стало скучно. Потому что дрочить, думая о Принцессе, было приятнее, чем трахать золотую сучку. Вчера ко мне заявилась ее мамаша и вывалила на голову кучу говна о том, что я альфонс, что запудрил девочке мозги и вообще подсыпал ей наркоту, поэтому она так на мне двинута. Предложила денег, чтобы я исчез. Брезгливо всунула в руки толстые, перетянутые кислотно-желтыми резинками пачки «зелени». А я швырнул ей их в лицо и сказал еубывать с моей территории.

Ляля позвонила через час, сказала, что вскроет себе вены, если я и дальше буду ее избегать, а я сказал, что нам пора расписываться. Просто чтобы увидеть, как вытянется рожа ее мамаши, когда она узнает, что ее драгоценная дочурка стала женой альфонса, который предложил ей подтереться своими подачками. Она и вытянулась. Еще как, блядь, вытянулась.

Что происходит с моей жизнью? Час назад я был королем, который нагнул всех этих небожителей, отодрав их дочурку куда хотел и как хотел, а теперь меня тянет блевать и убивать, причем одновременно.

Тридцать. Она сказала, что в тот день ей исполнилось тридцать. Твою мать, Принцесса, нахера тебе этот старый козел с вялым членом? Хочется стабильности? Определенности? Или ты тоже золотоискательница?

Нет, кто угодно, но только не она.

Сжимаю кулаки. Ее тонкая шея, изящные руки с короткими ногтями, покрытыми бесцветным лаком. Ее волосы, которые хочу зачерпнуть полными пригоршнями.

Не могу туда пойти, потому что просто сверну ему шею. Никогда в жизни – а у меня всякое бывало – я не испытывал такой жгучей ненависти и непреодолимой тяги убивать.

Но я все равно иду. Потому что хочу ее увидеть.

Я полностью официально иррационален в этот момент. Даже звери, чувствуя опасность, пытаются найти себе убежище, а не идут ей навстречу. А я печенкой чувствую, как цунами по имени «Даниэла» летит прямо на меня, сметая на пути все преграды и барьеры. Разница в возрасте? Это всего шесть долбаных лет - и для меня они ничего не значат. Я простой парень без личного острова и «Майбаха», но у меня есть руки и я не боюсь тяжелой работы, вообще никакой работы не боюсь.

Но.

Она чужая жена.

А я…

Цунами пролетает последние преграды, врезается в меня ароматом перца, жасмина и цветущих ирисов. И я даже не пытаюсь сделать последний спасительный вдох: просто падаю, тону в аромате, который петлей скручивается вокруг горла, тянет меня следом, словно пса на поводке.

— Главное, не спорь с ним, - слышу до противного тошнотворный голос Ляли. Почему я раньше не замечал, что она гнусавит? – Отец… У него сложный характер, но Дани умеет его уболтать.

Мне хочется заржать в голос от абсурдности ситуации. Мы будем там, в доме Никольского, и женщина, которую я так хочу, что мозги набекрень, будет убеждать его – своего законного мужа! – позволить мне и дальше быть мужем его дочери. Дать нам с Лялей, блядь его мать, шанс на личное счастье. А я буду смотреть на нее и молиться, чтобы ширинка не лопнула.

Вчера мы с Лялей так и не зашли в дом. После росписи завалилась бухие в дом, трахнулись прямо в машине, а потом еще у бассейна, и, кажется, на газоне. У Ляли нет комплексов, вообще никаких: она отлично сосет, отдается запросто и в любых позах, и в задницу дает, при этом кончая бурно и громко, совершенно не фальшивя, как это делает большинство девочек, когда дерешь их в «заднюю дверь». Но это все – чистая механика. Мы как части мотора хорошей спортивной тачки: работаем слаженно, четко, без сбоев. От этого секса крышу не уносит, от него просто приятная расслабленность, пустота в яйцах и в башке. По-другому в моей жизни никогда и не было. Чтобы улетать куда-то там, дуреть от одних поцелуев и прочая херота – это все для кого-то другого, но не для меня.

Но Даниэла…

«Даааани…» - мысленно тяну ее имя, трогая вибрацию кончиком языка, как хотел бы потрогать ямку у нее над ключицей.

У Никольского не дом – это целая крепость, только пафосная, вся заставленная дорогой херней. И перекошенные морды с портретов смотрят на меня с немой насмешкой: «Что ты здесь забыл, нищеброд?» Здесь наверняка есть все, но нет самого главного – уюта. Нет разноцветных чашек на полке в кухне, нет украшенных вручную горшков с цветами, нет привезенной с совместного отдыха потертой прибоем оранжевой ракушки. Здесь все с ценниками, все на заказ.