Наталья Литтера: Батя, Батюшко и Бэмби

— Поняла, спасибо.

Значит, стиральный порошок.

Тележка катилась вдоль длинных рядов с товарами и остановилась перед кондитерскими изделиями.

Овсяные печенья или шоколадные с орехами? Овсяные полезнее. Шоколадные с орехами любит папа. Хотя, может, ему теперь нужна специальная диета? А врач ничего не сказал. Вообще, как-то неудачно получилось сегодня с врачом. Наверное, не так надо было начинать диалог. Это все следствие малоуспешных утренних переговоров со «слизнем».

В тележку легли сразу и овсяные, и шоколадные.

— Ну вот я и пришел, Валечка.

Разговаривать на кладбище отец стал не так давно, лет пять назад. Говорил негромко, вполголоса, обращаясь к памятнику. Поначалу Денис дергался, потом привык. В конце концов, у отца уже такой возраст, когда легкие чудинки простительны.

Заходить в оградку Денис пока не стал, отошел в сторону, покурить. Вообще он не курил. За редчайшими исключениями. Но на кладбище — всегда. Если быть точнее, с восемнадцати лет.

Отец, увидев сына-первокурсника с сигаретой у третьего слева надгробия, ничего не сказал. К тому моменту Вали Батюшко не было на этом свете уже семь лет.

Валентин и Валентина. Красивая и яркая пара. Оба талантливые и перспективные, фанатики своего дела, оба веселые, легкие на подъем, умницы и заводилы. Ее не стало в один миг, на скользкой дороге, ведущей из Костромы в столицу. Валентина Батюшко возвращалась с коллегами с выездной конференции микробиологов. Мокрый асфальт, дождь стеной, усталость водителя. Вылетевший на встречную МАЗ смял пассажирскую «газель» в гармошку. В этой жуткой аварии в микроавтобусе выжили двое. Вали Батюшко среди них не было.

Денис мало что помнил про то страшное время. В гибкой детской психике сработали спасительные предохранители. Закрытый гроб и небритый отец — вот все, что отложилось в памяти. Бриться с тех пор Валентин Батюшко перестал. Не стало для кого.

Хотя женщины вокруг него всегда были потом. И даже приходили домой иногда, варили супы и гладили рубашки. Но долго не задерживались. А после сорокалетия отца и вовсе исчезли.

К тому моменту Денис считал себя уже достаточно взрослым, чтобы понимать все про мужчин и женщин. Такой возраст — пятнадцать лет, когда все-все знаешь и понимаешь лучше всех. И был уверен, что не осудит отца, если тот вдруг решится все-таки устроить свою личную жизнь. Да только была и другая уверенность — более тайная и более крепкая, — что отец этого не сделает.

Они так и жили вдвоем. И друг для друга. Денис как-то остро и рано понял, что не должен по пустякам беспокоить отца. Видел, как много тот работает. И не только, чтобы иметь достаток в доме, это было не причиной — следствием. Валентин Денисович жил и дышал своим делом. И оно же было его спасением. Работа и сын.

А сын привык со всеми своими бедами и проблемами справляться сам. Уроки — сам. Обед приготовить — сам. С пятого класса. И картошку отцу на ужин пожарить, его любимую, дольками. Все нештатные ситуации — тоже сам. После отита на физиолечение — сам. Распоротую гвоздем руку забинтовать — сам. Даже с фимозом сам справился в тринадцать лет, методом радикальным и немного кровавым, но тем не менее справился. Хотя на работу к отцу, в Бурденко [3] Бурденко (здесь) — Национальный медицинский исследовательский центр нейрохирургии имени академика Н. Н. Бурденко. , с удовольствием приезжал. Жаль, не приветствовалось это.

В одиннадцатом классе Денис не стал говорить отцу раньше времени, что есть шанс на аттестат с отличием. Потом забыл, а у отца в июне конференция международная в Мюнхене. Вернулся аккурат к выпускному. Денис не видел блеснувших на глазах Валентина Денисовича слез, когда сыну вручили-таки аттестат с отличием. Но обнял потом отец крепко-крепко.

— Дениска! — Батюшко-старший махнул рукой, привлекая внимание сына. — Хватит дымить. Иди, я все приготовил.

— Сейчас, иду.

Серый дым улетел в серое небо. Денис повернул голову и посмотрел на фото старухи в темном, низко повязанном платке. Именно у ее могилы Денис обычно курил. Захоронение не выглядело заброшенным, но приезжали сюда, скорее всего, раз в год. Когда там полагается, на Троицу, что ли. Фамилия на табличке уже порядком изъедена ржавчиной, зато имя и отчество читались вполне отчетливо: Ефросинья Димитриевна. Именно так, через И — Димитриевна. И дата рождения — уже больше ста лет назад. Денис не знал, можно ли на месте последнего упокоения курить или это запрещено какими-нибудь ритуалами, которых в отношении смерти тьма. Не знал и знать не хотел, потому что был человеком светским, а смерть понимал прежде всего в анатомическом и физиологическом смыслах, а уж никак не в ритуальном. Но все же ему казалось, что старуха с железного памятника смотрит на него неодобрительно.