Малика Атей - Я никогда не [litres]

Анеля заметно повеселела – Юн танцевал возле нее.

В зале было слишком темно, чтобы фотографироваться, и я решила пойти в туалет – там неплохое освещение над зеркалами, и где-нибудь в холле тоже можно будет сделать селфи. Я встала, и в этот же самый момент Карим наклонился ко мне что-то сказать. Его нога стояла на моем подоле, я сделала один маленький шаг.

Оно порвалось.

Может, не стоило сразу же поминать его мать, но, к сожалению, моя мать не научила меня альтернативе. Карим скромно прибрал к себе ногу, как будто оторванная ткань могла вернуться на место. Он молча пялился на огромную дыру, образовавшуюся между моим поясом и бедром. Меня затрясло от бессильной ярости, когда сердце долбится внутри, как колокол в котельной при гибели «Титаника».

– Кора, прости. – Карим приподнял ткань, пытаясь присобачить ее обратно, но она снова эффектно упала. – Его можно будет зашить?

Я не стала ему отвечать.

Я стояла на крыльце ресторана уже час и с мазохистским удовольствием мерзла. Платье стоило две тысячи долларов, но я обиделась на все двенадцать. Ко мне то и дело прибегала Анеля, к подкладке своей сумочки она прикрепила не меньше пяти английских булавок от сглаза – Анеля не побоялась остаться безоружной против сотен глазливых гостей и отдала все булавки мне, чтобы я хоть как-то прикрыла свое большое бедро. Один раз, с недостаточным раскаянием в глазах, ко мне подошел Карим. Он накинул мне на плечи свой пиджак – шелковая подкладка была приятно теплой от его тела и пахла гипнотически тяжелыми духами.

– Кора, я знаю, что в твоем ателье не получится восстановить платье, но у меня есть знакомая…

– Я надеюсь, вы оба разоритесь, и ты, и твоя знакомая, или молния в вас ударит, или, что еще хуже, вы съедите испорченные гребешки под сливочным соусом, за которые ты втридорога заплатишь в дорогом рыбном ресторане, и тебя три часа кряду будет рвать рыбой, пока тебе не покажется, что даже стенки твоего желудка превратились в рыбу и что их ты тоже должен вырвать.

– Я бы мог купить тебе новое платье…

– …но ты жмот и не можешь…

– Но мне кажется, оно разошлось по шву и его легко можно зашить. Кора, мне ужасно жаль, но я думаю, ты драматизируешь.

– Ты же всего лишь порвал мое впервые надетое платье, а я даже сфотографироваться в нем не успела.

Я видела, что ему совестно – его обманчиво благородное лицо опечалилось.

– Иди, – сказала я, – я скоро вернусь в зал.

Прошло еще минут пять, я услышала, что внутри начался второй стол. Я вроде бы успокоилась и собиралась возвращаться, но тут на крыльце появилась Бахти со странным, потерянным выражением. Она несколько секунд подбирала слова, а потом сказала:

– Бота говорит, я ее позорю.

Бахти так и не надела пиджак после танцев, она стояла против света в белой рубашке, и ее тонкая фигурка казалась смешной, как у подростка.

– Мы танцевали, и было весело, и все снимали нас на телефоны, и я на секунду отошла от танцпола, чтобы выпить воды, – тут возникает Бота, хватает меня за руку и тащит в сторону. Она мне все ухо заплевала. Ты же знаешь, что Бота не умеет шептать? Так вот Бота не умеет шептать, у нее что-то ужасное с дикцией, как по мне – лучше б они ей логопеда вовремя наняли, чем в Египет каждый год возить, она там небось и приобрела эту желтую чернявость.

– Бота же копия своей мамы.

Бахти отмахнулась.

– Она мне кучу всего наговорила, но я не все услышала – у нее такой неразборчивый мокрый шепот. Но в любом случае она мне сказала, что неприлично так танцевать на ее свадьбе, неприлично вообще так себя вести и я ее позорю.

На полминуты, которые понадобились Бахти, чтобы раскритиковать Боту и рассказать, что случилось, она собралась – но стоило ей произнести последнюю фразу, и она снова стухла, вся ссутулилась, и впервые за время нашей дружбы я увидела, как у Бахти дрожит нижняя губа. Она расплакалась.

– Бахтиша, – я обняла ее, и она доверчиво положила хорошенькую голову на мою грудь, – милая, она же просто дура.

Бахти, слезы продолжали литься по ее щекам, помотала головой, не размыкая объятий:

– Она это имела в виду. Что я недостойна находиться на ее свадьбе. Что я не умею себя вести. Что я ее позорю.

Я заставила ее выпрямиться и внимательно на нее посмотрела.

– Боту, ради аттестата которой в 11-м классе переписали три журнала, меняя ее позорные тройки на пятерки? Боту, которая ни разу в жизни не оставила чаевых ни одному официанту? Боту, которая залетела от Айдара, бросив пить таблетки, как только узнала, сколько на самом деле на его имени имущества? Эту Боту ты позоришь?