Юлия Резник - Мой папа — супергерой

— Нет! Не дурак… Может быть, это я дура.

Сдерживаться становилось все трудней. Ей и так не хватало решимости, а тут… И вовсе. Хоть бери и плач.

— Значит, мы оба дураки… Все испортили… Оксан, а он тебя будет любить так, как я? Мне кажется, я никого и никогда так не любил… И ведь не полюблю уже. Сколько тут мне осталось?

Оксана сжала дрожащие губы в тонкую линию. И осторожно, едва касаясь, скользнула руками по крепким плечам, к бритой почти под ноль голове. Он даже подстригся, перед тем как сделать ей предложение. Так… мучительно трогательно, а она…

— Хороший мой, ну… Не надо. Пожалуйста… — голос сорвался.

— Он молодой?

— Да какая разница?

— Нет. Ты мне скажи. Молодой… чем взял-то? Где я не дожал? Что упустил? Ну, ты ж не девка ветреная, Оксана… Так, значит, это я сплоховал?

Оксана уже в голос плакала. Её подрывало все сильней и сильней. И он, кажется, плакал тоже. Это даже не скальпелем по живому, ровненько надрезая. Это с мясом… То, что вросло в тебя.

Господи, зачем она это все затеяла? Зачем?!

— Т-ты никогда не говорил мне, что любишь. В-вот только сейчас. В первы-ы-ый раз. И н-не о-обещал н-ничего. А мне т-тридцать шесть, Жор… Я п-пеленки стирать х-хочу-у.

— Кто ж их стирает? Сейчас памперсы на каждом углу продают…

— З-значит, памперсы. П-памперсы хочу менять. И есть готовить. Каждый д-день кого-то с работы встречать. Носки стирать х-хочу-у. И ч-чтобы я одна у него была. Одна… Я же всю жизнь на вторых ролях, Ж-жора-а. Всю свою жизнь…

Она запиналась, глотала слезы. Растирала их по уже успевшему опухнуть лицу.

— А чего молчала? Про детей и… вообще… — пока они стояли, Жорку окончательно развезло.

— А как бы я тебе сказала, Жора? Я для тебя кем была? Любовницей. Развлечением…

— Ты всем для меня была, — пробормотал Бедин и, пошатываясь, побрел в спальню. Он уснул мгновенно. Едва коснулся подушки. Не раздевшись, не сняв даже носков… А она не спала. Сидела возле него рядом и тихонько плакала. Отключилась уже под утро. И практически тут же проснулась. Пружины прогнулись. Георгий, кряхтя, встал. Выглядел он дерьмово. На все свои шестьдесят. Да и она, наверное, выглядела не лучше. Не было ничего хуже того, что теперь, глядя друг на друга, им приходилось отводить взгляд. Не было ничего хуже…

— Жора…

— Оксана…

— Ты первый. Говори…

— Ты меня хоть когда-то любила? То есть я пытаюсь понять, почему ты была со мной — и ответа не нахожу.

— Ты этого хотел. Нет?

— И что? Ты ведь могла отказаться… — Бедин вскинул настороженный взгляд.

— Правда?

— Постой… — он, кажется, задохнулся. Уставился на Оксану во все глаза, выкинув вперед руку, как будто отгораживаясь от неё. — Пожалуйста… Пожалуйста, Оксана, скажи, что ты понимала, что можешь мне отказать…

Чувство чего-то ужасного надвигалось лавиной. Правда в том, что как раз так она и не думала. И поначалу считала это своей платой за избавление от Букреева. Господи… Какой же идиоткой она была!

— Дура! — подтвердил ее слова Бедин. Пошатнулся как-то устало. Растер заросшую щетиной щеку и медленно, покачиваясь, словно до сих пор не протрезвел, побрел прочь из спальни. А Оксана осела на кровать, не в силах даже его остановить. Или сказать что-то важное напоследок. Как же она не разглядела? И… почему?

Не было никакого Лексуса, хотя Матвей, как последний придурок, лично проторчал у дома Оксаны аж до самой ночи, разглядывая подъезжающие автомобили. Мог бы поручить кого-нибудь из ребят, но не стал. Чувствовал, что не выдержит, что все равно примчится. Просто не сможет остаться от этого в стороне. Он так сильно ревновал Оксану, что, будь его воля, вообще не позволил бы ей встречаться со своим бывшим.

Бывает же… Тридцать три года прожил, а себя, как оказалось, не знал. Вообще не думал, что на такое способен. Хотя в свои самые безрадостные, самые тяжелые напряженные ночи и мечтал найти ту единственную, свою… Мечтал о том, чтобы вот так… на разрыв, чтобы все внутри переворачивалось, теснилось, без возражений впуская свою женщину. Со всеми её страхами, комплексами и секретами, которые бы ему так хотелось в ней разгадать. Просто он так долго ходил по краю, что разучился мыслить категориями полумер. Любить — так любить. Как в песне. Вот, как он для себя это видел. И… ведь случилось же! Когда и веры почти не осталось. Влетел! По классике — в самый неподходящий момент и в самую неподходящую женщину. А теперь что? Как быть? Черт его знает. Она уже в нем. И отказаться от неё Матвей был не в силах. И что делать теперь, не знал. Не будь в ее тайнах замешаны судьбы детей, он бы вообще послал всех и вся к такой-то матери и отбросил бы прочь все сомнения. Но ведь дети… Дети! И ничего не понятно. Есть её вина? Нет? И как он будет жить, если все же окажется, что Оксана замешана?