Джози Силвер - Две жизни Лидии Бёрд [litres]

Понимаю, что нет ничего постыдного в том, чтобы нуждаться в помощи, но пусть он лучше гордится тем, как я со всем справляюсь. В моей голове Фредди спрашивает, помогли ли пилюли, и я неуверенно улыбаюсь.

– Не думаю, что дело в них… Я совсем не ложилась в нашу кровать до прошлой ночи.

– И как она тебе?

– Я так боялась заснуть, – выдыхаю я, и сердце начинает биться сильнее. – Я же не знала, что встречусь с тобой. – Я глупо хихикаю. – Сегодня себя совсем по-другому чувствую, – говорю я очень тихо, хотя вокруг нет никого, кто мог бы меня услышать. – Каждый день после той катастрофы был таким… словно я двигаюсь в сером тумане или в чем-то похожем, но сегодня в нем появился свет. Это как… не знаю… – Я пожимаю плечами и оглядываюсь по сторонам в поисках подходящего образа. – Как будто ты зажег для меня факел во всей этой путанице где-то далеко-далеко, и я взяла себя в руки, чтобы идти дальше по лабиринту. Найти тебя. Что мы делаем прямо сейчас там, где ты находишься? – Я посмотрела на свои часы. – Середина дня, суббота. Можно не сомневаться, ты собираешься на футбол с Джоной.

Боже, я готова укорять умершего! Но это потому, что иногда, думая о Джоне и о быстро исчезающем шраме на его лбу, я вскипаю от чувства несправедливости. Фредди должен был вернуться прямиком домой, на мой день рождения, а не заезжать за Джоной. Моя рациональная часть постоянно твердит, что это отвратительно – возлагать на Джону хотя бы долю вины, но иногда, поздно ночью, я не могу прогнать такие мысли. И я старательно избегаю Джону после похорон; не отвечаю на его сообщения, не перезваниваю, пропуская его звонки.

– Не будь к нему так сурова, – просит Фредди.

Я вздыхаю: легко ему говорить!

– Знаю, знаю… Это просто… – Я открываю пакет с ветошью. Обсуждать это слишком тяжело. – Просто иногда гадаю, что если бы ты хоть раз предоставил ему добираться самому…

В приступе раздражения я протираю надгробный камень слишком энергично, произнося последние слова лишь мысленно.

– Он был моим лучшим другом, – напоминает Фредди. – И твоим самым старым другом, помнишь?

Бросаю увядшие цветы в мешок для мусора, ломая хрупкие стебли дрожащей рукой.

– Конечно помню!

С Джоной я ведь была знакома даже дольше, чем с Фредди.

– Но все меняется. И люди меняются.

– Джона не меняется .

А я не говорю ему, что он не прав, хотя это так. В Джоне в день того несчастья погас свет, и я не уверена, что он когда-либо найдет способ снова его зажечь. Я вздыхаю и смотрю на небо, понимая, что своим нежеланием общаться лишь увеличиваю ношу Джоны и чувствую себя из-за этого гадко.

– Я попытаюсь, ладно? Когда в следующий раз я увижу его, то попытаюсь.

Это нечто вроде не слишком трудной сделки: знаю ведь, что на Джону натыкаюсь не особо часто.

– Наверное, мне пора уходить. – Я собираю все барахло в сумку и неосознанно всматриваюсь в золотые буквы имени Фредди.

Фредди Хантер. Его матушка хотела написать «Фредерик». Из-за этого мы едва не поссорились. Я стояла на своем. Он терпеть не мог, когда его называли Фредериком, и я просто не могла допустить, чтобы это имя было навсегда высечено на его могильном камне.

Медлю возле могилы, готовая и не готовая уйти. Это самая тяжелая часть визитов сюда: уход. Стараюсь не слишком много об этом думать. О том, что в реальности осталось от Фредди там, под землей. И случались моменты – в самые мрачные ночи сразу после похорон, – когда я всерьез подумывала о том, чтобы пробраться на кладбище и скрести землю до тех пор, пока пальцы не сомкнутся на скромной черной урне, содержащей всю мою жизнь вместе с Фредди. Чертовски хорошо, что мы не захоронили тело Фредди! Я совсем не уверена, что сумела бы остановить себя от того, чтобы не взять фонарь и лопату и не закопаться в темную землю рядом с ним.

Тяжело вздыхаю и наконец встаю, отдирая влажный пластиковый пакет от своих джинсов, а потом целую кончики пальцев и молча прижимаю их к камню.

– Надеюсь, увидимся позже, – шепчу я, скрещивая пальцы на обеих руках, поворачиваюсь и иду к автомобильной парковке.

Я бросаю мешок для мусора в контейнер, захлопываю крышку и одновременно вздрагиваю от вибрации моего телефона в заднем кармане джинсов. На дисплее вспыхивает имя Элли.

Забежишь со мной в «Принца»? Я уже на месте, нервничаю из-за новой работы! Уверена, ты сможешь выпить немножко со мной!

Я удивленно смотрю на сообщение, не представляя, что ответить. Я не заглядывала в наш местный паб со дня похорон Фредди. Конечно, сестра это знает; за последние недели я не раз отвергала подобные предложения. И дело не только в пабе; я не желала вообще никуда идти. Потом обдумываю утренние события; Элли, скорее всего, учла тот факт, что я причесала волосы и слегка подкрасилась, и восприняла это как знак моего продвижения от раскаленного, обжигающего горя к следующей стадии, какой бы она ни была. Не знаю, как это назвать; может, темно-серое горе? У психологов есть названия для каждого этапа, но сама я представляю их в цвете. Гневный красный. Бесконечно-черный. А здесь и сейчас – глубочайший серый, насколько видит глаз. Раздумываю над просьбой Элли. Могу я пойти в паб? Других планов у меня нет. Моя суббота – чистый лист, и я понимаю, как взволнована сестра из-за новой работы. Она так много времени посвятила мне после несчастья… Наверное, имеет смысл вернуть ей частицу. Не давая себе времени отказаться, я быстро пишу: