Эмма Скотт: Не оставляй меня

Тишина.

– Не думаю, что это хорошая идея, – наконец сказала она. – Последнее время он такой… радостный. Никаких разочарований. Не хочу тревожить его.

– Он все еще злится на меня? – мой голос дрожал. – Прошло четыре года. Я же даже не с Четтом больше.

Четт кинул меня в Лас-Вегасе четыре года назад, оставив без гроша в кармане и с разбитым сердцем. Тур по всей стране, контракт на запись, бесчисленные свидания на одну ночь, две новые татуировки, и вот я снова стала непредсказуемым ребенком, умоляющим родителей простить меня.

Я с огромным трудом сдерживала слезы.

– Я же говорила, мам. Ты сказала ему? Ты говорила отцу, что я была бездомной, что мне приходилось спать на улице после того, как он выгнал меня? Бездомной, мам. Мне было, черт побери, семнадцать лет.

Я слышала, как громко она сглотнула, подавляя слезы, эмоции и все, что она хотела сказать, но никогда не смела. Она ничего не сказала отцу обо мне, кроме того, что я жива, что она слышала обо мне, что у меня все хорошо. Она придерживалась своего сценария, независимо от того, сколько раз я просила ее отступить от него.

– Тебе нужно было подумать, прежде чем тащить этого мальчика в дом, – мама пыталась сделать голос более твердым, – ты знала, как это расстроит твоего отца.

– Его расстраивало все, что я делала, – я плакала навзрыд, мой голос разносился по лестничной клетке. – Все, что бы я не предпринимала в жизни, было не достаточно хорошо для него. Да, я знала, что приводить Четта домой было чертовски плохой идеей, но я хотела, чтобы меня на этом поймали. Знаешь почему? Потому что тогда отец поговорил бы со мной. И тебе не кажется, что это чертовски грустная история? С ним просто хотела поговорить его дочь. Его собственный ребенок.

– Кассандра, мне нужно идти. Я скажу твоему отцу, что ты звонила и…

– И что у меня все хорошо? – Мне было больше нечего сказать. – Не просто хорошо, мам, – огрызнулась я, вытирая нос тыльной стороной ладони. – Мы чертова сенсация! Нас ждет что-то большее…

– Ты же знаешь, меня не задевает твой тон, Кассандра. – Ее голос стал холодным, она будто выстроила ледяную стену между нами. Но я не могла остановиться.

– Скажешь отцу это, хорошо? Скажи ему, что я сделала это сама, без его помощи или разрешения или… или его чертового дома!

– Я бросаю трубку, Кассадра.

Я затаила дыхание. Теперь я жалела о каждом сказанном слове. Мне необходимо было еще раз услышать ее голос.

– Мам, подожди. Прости. Я не хотела, прости…

На том конце было тихо, и я уже было подумала, что она, и правда, бросила трубку, пока не услышала, как она сделала судорожный вдох.

Я выдохнула и закрыла глаза.

– Прости. Скажи отцу… – слезы полились сами по себе, – скажи отцу, что я люблю его. Хорошо? Пожалуйста.

– Я скажу, – она пообещала, но я ни на секунду ей не поверила.

– Спасибо, мам. И тебя я тоже люблю. Как дела у…?

– Мне нужно идти. Береги себя.

Теперь она действительно бросила трубку.

Еще несколько секунд я пялилась в свой телефон. Слезы, не переставая, текли по щекам. Я подумывала нажать кнопку вызова снова. Я бы позвонила еще раз, извинилась за свои слова. Или можно было позвонить и сказать, что мне совсем, черт побери, не стыдно, что я никогда им больше не позвоню. Что мне плевать на них точно так же, как им на меня.

«Плевать ли им на меня?»

От этой мысли у меня защемило сердце. Нет, не совсем плевать. Мама не прервала разговор сразу. Ей все еще нужны мои звонки. Я знала. Но если я больше не позвоню ей, она поступит точно так же. В этом я была уверена. Она играла роль стороннего наблюдателя в жизни своего ребенка.

Я прислонилась к бетонной стене. Чувствовалось, как толпа на другой стороне становится беспокойной. Казалось, будто надвигается гроза. Если мы не выйдем на сцену в ближайшее время…

Мне срочно была нужна сигарета.

Я вытащила из ботинка потрепанную мягкую пачку и прикурила от спичечного коробка, завернутого в целлофан.

Глубоко затянулась, выдохнула и прижалась к стене, измотанная слезами, которые копились все эти четыре года. Теперь они угрожали разразиться моей личной грозой. Я пыталась их сдержать, проглотила, обернула дымом и запихнула глубоко внутрь, где они залегли тяжелым свинцовым грузом.

«Мой собственный отец даже не хочет со мной поговорить».

Я снова начала вертеть эту мысль в голове. «Ну и что? Кому какая разница, что он думает. Ему было плевать все двадцать два года, почему я должна заботить его сейчас? Пошел он».