Ната Лакомка - Волшебный вкус любви

А какая рыба, если меня только что обругали ни за что, да еще чуть не уволили!

Руки дрожали, и я никак не могла схватить креветку.

— Быстрее! — взвизгнула Дюймовочка.

Надо успокоиться, Даша! Успокоиться!

Креветка схвачена, панцирь снят… вторая… третья… десятая…

Теперь ясно, что кумир домохозяек — не сладкий круассанчик. Он орет и матерится. Во время готовки!.. Я еле слышно фыркнула — вот тебе и душевная кухня — с матерками!

До конца смены мы доработали без происшествий.

— Последний заказ! — объявил су-шеф, и все восторженно замычали, в предвкушении окончания рабочего дня.

Рубашки у всех были мокрыми, стажеры вычистили ножи, убрали разделочные доски и вымыли столы, а я, закончив, наконец, с бесконечными креветками, отправилась домывать посуду, которая лежала в раковине, дожидаясь меня.

Вероника уже вытирала свою раковину насухо, потом сняла перчатки и пошла в сторону раздевалки, постанывая и разминая шею. Стажеры потянулись следом — молча, разговаривать никому не хотелось.

Повара тоже чистили ножи, протирали столы и тихо переговаривались.

Я старалась мыть посуду быстро и не слишком греметь тарелками. Чтобы никто не заметил, что я здесь. Не хватало еще снова нарваться на шефа, чтобы он отчитал меня за нерасторопность.

Словно в ответ на мои страхи дверь в кухню со стороны ресторанного зала распахнулась, и вошел Богосавец. Повара замолчали, уставившись на него. Лицо у шефа было усталым, но он улыбался. Верхняя пуговица рубашки была расстегнута, рукава подвернуты, а в руках он держал бутылку из зеленоватого стекла.

— Милан! — скомандовал он. — Штопор! И бокалы!

Сразу же зазвучали смех, шутки, зазвенел хрусталь, и Богосавец самолично открыл бутылку и разлил белое вино.

Я смотрела, как он пожимает руки поварам, целует в щеку Елену, а она вся красная, смущена и улыбается.

— По какому поводу вино? — спросил Йован, делая глоток из бокала и довольно прижмуривая глаза.

— Сегодня здесь был Боровиков, — ответил Богосавец, отпивая из своего бокала.

Все дружно ахнули, а я даже не знала — кто такой Боровиков. Елена испуганно схватилась за лицо, и су-шеф Милан мягко перехватил ее руки. Она совсем смутилась, и не стала пить вино — отставила свой бокал в сторону, едва пригубив.

— Ему все понравилось, — продолжал шеф. — Особенно рыба! — он хлопнул Йована по спине, и тот довольно захохотал.

— А ведь Боровик рыбу терпеть не может! — объявил он. — В прошлой статье он написал, что палтус — самая мерзкая рыба, которую только можно вообразить! Кошмар для повара!

— Съел все, — заверил его Богосавец, — до последнего кусочка.

— Почему не сказали, шеф? — спросил Серчо, возбужденно тараща глаза.

— Зачем? — весело ответил Богосавец и улыбнулся знакомой мне теплой и добродушной улыбкой — так он улыбался телезрителям с экрана. — Чтобы вы занервничали? Критик — такой же посетитель, как и остальные.

Критик… я забыла про посуду, опустив тарелку. Значит, сегодня в зал приходил критик… Надо будет погуглить про этого Боровикова, что за личность. Судя по всему — хам еще почище шефа, если позволяет себе назвать палтуса «мерзкой рыбой».

— Такой же посетитель? — недовольно хмыкнул Петар. — С этим можно и поспорить.

— Все хорошо, не ворчи, — Богосавец обнялся с ним, и они выпили, звонко чокнувшись бокалами.

— И все-таки лучше бы вы предупредили, шеф, — заметил Милан. — Это серьезное дело.

— Лучше не будем спорить, — перебил его Богосавец, обвел всех взглядом и сказал: — Спасибо ребята. Отличная работа. Вместе мы — сила!

— Сила! — подхватили повара, поднимая бокалы.

Ругань во время готовки была забыта. Теперь я видела не шефа и подчиненных, а соратников, друзей. Они были… настоящей семьей.

Мое раздражение от тяжелого дня сменилось завистью и восторгом.

Неужели мне и в самом деле выпал шанс попасть в эту семью? Справлюсь ли я? Примут ли они меня когда-нибудь? Как бы я хотела оказаться достойной носить белую рубашку не стажером, а поваром…

Богосавец вдруг оглянулся на меня, нахмурился, кивнув на мойку, и я поспешила схватить следующую тарелку, чтобы не вызвать еще большего недовольства.

Второй день работы, как и третий, оказался ничуть не легче. Я приходила домой, похожая на выжатый лимон, бросала рубашки в стиральную машинку, принимала душ и падала в постель, сонно бормоча, что устала, когда Антон пристраивался рядом. Он был недоволен, но я и в самом деле больше походила на труп, чем на женщину, способную к сексуальным забавам.