Ульяна Гринь: Серая мышь на тропе войны

Женщина взяла конверт, рассмотрела со всех сторон, прочла внимательно адрес отправителя и получателя, потом снова принялась разглядывать меня. Спросила недоверчиво:

— Паспорт есть?

— Есть.

— Давай сюда.

Получив от меня документ, махнула рукой:

— Стой тут, жди.

Я ждала. Поджилки тряслись. Прямо вот слабость в ногах и руках, чуть сумку не выпустила. И опять молилась. Отче наш, иже еси на небеса, да святится имя твое…

Дверь распахнулась, и передо мной предстала высокая статная женщина, совсем другая, чем в первый раз. Глаза у нее были серые, с отливом в зелень, строгие и глубоко спрятанные в морщинках вокруг глаз. Увидев ее, я сразу поняла — она моя тетя. Глаза мамкины.

Женщина поправила челку, будто от той зависело будущее, и глубоким, хорошо поставленным голосом произнесла:

— Значит, ты Прошкина дочь?

— Я, — тихо созналась, опуская взгляд.

— Похо-о-жа, — протянула тетка. — Чисто Прасковья в шестнадцать лет. Ну, а чего приехала? Петербург покорять? В театральное? В кино?

Такой вопрос меня озадачил. В мечтах мне представлялось, как тетка обнимает меня, приглашает к себе домой, гладит по голове и говорит всякие добрые слова. А тут вопросы такие. А что ответить?

— Так это… Одна я осталась. Никого на всем свете нет, кроме вас, — с запинкой сказала я. — Я думала, вы меня примете к себе…

Тетка фыркнула, а появившаяся за спиной открывшая мне женщина с кудряшками прыснула в край передника. Тетка обернулась на ту, строго смерила взглядом, а потом снова глянула на меня:

— Чегой-то одна? Где родители?

— Так нету.

Тетка прищурилась, подумала с минуту и кивнула, раскрывая дверь:

— Ладно, проходи, раз уж приехала.

Меня провели на кухню мимо чуть притворенной двери, за которой слышались высокие голоса. Мельком увидела женщин в красивых платьях, с прическами, какие только в журналах и показывали. Наверное, соседки в гости пришли. Тетя подтолкнула меня в спину, чтобы не задерживалась, а потом указала на стул в уголке кухни:

— Садись. Катерина, завари-ка нам кофе! Ты, племянница, кофе-то пьешь?

— Растворимый, когда завезут в магазин, — смущенно кивнула я, расправив складочки на длинной юбке и сложив руки на коленях.

Тетка закатила глаза, издав какой-то странный звук, потом вздохнула и облокотилась на стол, положила полный подбородок на ладони:

— Ну, рассказывай, что ли.

— А чего рассказывать…

— С родителями что? С Прасковьей? С бабкой Анфисой? Кто твой отец? Все рассказывай, как на духу.

Вслед за теткой и я вздохнула:

— Так мамка померла весной. Вот сорок дней справили, я и начала готовиться к отъезду. А тятя… Из Артемьевых он, старший, Ульян.

— Значит, Ульян… И где же он?

— Замерз на охоте прошлой зимой. За маралом погнался, не рассчитал. Вернулся через ночь весь обмороженный, мы уж его и так, и сяк, растирали, настойками поили, молились, а Бог забрал к себе.

— А мать от чего умерла?

— Так сердце, сказали бабы, — вздохнув, я вспомнила мамкины рассказы о снах, в которых к ней приходил ненаглядный Ульян. — Тятя к ней наведываться стал, да еще с младенчиками…

— Какими еще… младенчиками? — строго спросила Катерина от плиты, помешивая в странной серебристой узенькой кастрюльке длинной ложкой.

— С братиками моими. Двое до меня скончались, совсем крохами, а еще трое после меня. Одна я осталась да выросла.

— Мракобесие, — пробормотала тетя, растирая пальцами виски. — Дикие люди, совершенно дикие…

— Не скажите, Аделаида Марковна, — возразила Катерина, дунув на вздыбившуюся пенку. — О таких случаях рассказывают часто. Только не муж это приходит, а черт!

— Тьфу на тебя, Катерина! — рассердилась тетя, хлопнула ладонью по столу. — Вот что. Раз приехала, племянница, оставайся. Что-нибудь придумаем. Но запомни! В моем доме никаких богов, чертей, мистических снов и прочей христомудрой глупости! Мы атеисты, в бога не верим, икон не держим.

От испуга я чуть было не перекрестилась, но рука застыла на полпути. Лучше не делать ничего поперек, тетя ведь и выгнать может, вон какая грозная!!Лк потерплю, ничего страшного, а молиться сама потихонечку буду в уголочке…

— Катерина, устрой… как ее там? Василису?

— Васса я, — чуть слышно выдавила я, боясь прогневить тетю.

— Вассу, да. Устрой ее в дальней комнатке.

— Я ж там глажу! — возмутилась Катерина, поставив перед тетей фарфоровую чашечку с кофе. Потом и мне подсунула под нос вторую, только побольше и не такую красивую. А тетя фыркнула: