Соро Кет: Сахарная кукла

– Я вам расскажу об уловках, – взбесилась я, теряя остатки самоиронии. – Когда мне было три года, эта чокнутая мразь рассказала всем, будто бы мой отец… – я задохнулась, не в силах найти слова. – Мне было три, будь все правдой, он бы меня насквозь проткнул. Но в меня все равно совали спицы и пальцы. У меня брали какие-то анализы и мазки… Такие же больные озабоченные суки, которые ненавидят мужчин и все силы жертвуют, чтобы их прищучить. И я до сих пор, до сих пор, вы слышите меня, помню, как это было. Я даже к гинекологу сходить не могу, у меня паническая атака при виде кресла и инструментов. Вы верите моей матери, потому что у вас включилась женская солидарность. Одна обманутая баба, бездоказательно верит другой. Ну, так поверьте и мне: вы не притронетесь ко мне, пока я жива. Клянусь богом, вы ко мне не притронетесь!

– Успокойся, – Маркус обнял меня и прижал к себе.

Он очень редко позволял себе ко мне прикасаться. Хоть и играл все это время роль моего отца. Но сейчас он обнял меня, чтобы сжать плечо. Меня трясло, это было всерьез. Мне было настолько плохо, что я в любой момент могла упасть в обморок.

И тогда, уже никто и ничто не могло помешать этой хрюшке взять свой мазок. И посадить Филиппа… в какой-то миг я подумала: может, к черту?

Мои надежды умерли, по выжженной пустоте разлетался пепел.

Филипп подставил меня. Он меня подставил… И все-таки, я не могла подставить его.

Никто из Штрассенбергов не смел пойти против другого Штрассенберга. Даже если бы Филипп пытал меня железом в подвале, я не имела права что-либо говорить полиции.

Только Маркусу, только Себастьяну. С ним бы разобрались в семье. Семья приехала. Осталось только закончить партию. Я разрыдалась, предоставив Маркусу говорить.

– Завтра утром у вас уже будет диагноз от психиатра ее матери, – произнес он веско. – А также документы, протоколы и все анализы по тому делу, о которых она говорит. Я сам был на месте Филиппа и тогда не мог защитить свою дочь от Джессики и таких, как вы. Сейчас я могу. Уберите это дерьмо, иначе я сам вызову полицию! Вы видите, что она избита? Почему ей даже не осмотрели лицо? Что здесь сейчас, вообще, творится?! Храни вас бог, если обнаружится, что у нее сотрясение или что-то еще. Я вас просто выпотрошу. Вы будете чеки выписывать за неправильную парковку.

Женщина напряглась, сузила глаза, но убрала палочки. Маркус был рохлей только с Лизель. В обществе он умел произвести впечатление. При нем робели все. И женщины, и мужчины. Даже феминистки переставали цыкать и придираться к окончаниям слов, когда эти слова произносил Маркус.

– У меня все в порядке. Сотрясения нет. Я просто хочу умыться, – сказала я. – И принять душ, Филипп облил нас водой, чтоб разнять. Мне холодно…

– Момент!

Выудив телефон, женщина отошла за колонну. Маркус – тоже. Через мгновение, из кухни вышел Себастьян. Как всегда элегантный, изысканно причесанный и красивый, он был безупречен. Словно Джеймс Бонд в исполнении Пирса Броснана, только, светловолосый.

– Мы собираемся подать на развод! – сообщил он, вполне талантливо притворившись, что зашел просто так, а не по запросу Маркуса о подмоге.

– Бедняжка-Марита, – сказал Маркус. – Одна с пятью детьми.

Себастьян презрительно раздул ноздри, смерив Маркуса еще более презрительным взглядом, чем лужу крови на белоснежном ковре.

Моем ковре!

– Я говорю про Джесс, – сказал он, словно не видел женщины-полицейской. – Звонили из скорой. Эта тварь пропорола себе ляжку осколком вазы. Не было никакого выкидыша. Она не была беременна! – это явно предназначалось мне. – Филипп говорит, не спал с ней около года… Что скажешь ты, Маркус?

– Что я скажу? Напомню, как говорил твоему Филиппу: «Держись от нее подальше!». Но Филипп видел лишь ее дойки и мычал, как телок. Джессика мне никто. Наше родство с ней настолько дальнее, что мы даже были женаты и завели ее, – он указал на меня. – Так полагаю, вопрос с разводом – не мое дело.

– Ты – спикер семьи, мне нужно твое согласие, – буркнул граф. – Дела наследника касаются всей семьи. К тому же твоя мать из Ландлайенов…

– Простите? – вмешалась женщина-полицейский и вышла из-за колонны. – Простите, могу я узнать, кто вы?

Себастьян лениво повернул голову и… вдруг уставился на нее, приоткрыв рот. Он сам был актер, хоть куда, не хуже, чем Броснан. Но это не было игрой. Таким взглядом он смотрел на кого-то впервые. По крайней мере, при мне.

Как телок, пускающий слюни.