Ксения Бартеньева - Благодарна тебе, Светлый столб…

Рассказчица, женщина лет сорока, устало вздохнула, шмыгнула носом.

– Да и привыкли мы уже с дочкой – за столько лет! Когда он выпьет, мы, как мыши по дому шныряем, чтоб не нарваться на его крик! Да только… – протянула измученно, – к дочке он пьяный цепляться стал…

Стыдливо прикрыла глаза, прерывисто всхлипнула и с плачем выдохнула:

– Последний раз… Я на работе была… Во второй смене… А он пьяный пришел – как всегда, пока меня дома нет… Маня спала уже – в своей комнате – ночь поздняя была.. А он, – рыдания мешали говорить тетке, она то и дело, cловно пытаясь спрятать лицо в складках огромного несвежего носового платка, терла им глаза и нос. – А он, – повторяла слова, будто бы не решаясь сказать о случившемся, – он, скотина такая…

Ее прервала девочка, очевидно, ее дочка – безжизненно-ровным, абсолютно лишенным эмоций детским голосом, странным голосом – для тринадцатилетнего ребенка:

– Я сама расскажу… Мама, подожди…

Молчание. Взгляд, усталый глубокий взгляд взрослого тринадцатилетнего человека. Усталость заполнила комнату. Усталостью, безысходностью несло от этой парочки – матери и дочери, расположившихся на диване в многострадальной Ориной гостиной. Многострадальной, потому что много страданий здесь бродит, слишком много людских бед, что приносят и приносят сюда люди, околачивается, ночует здесь на диване.

– Я не спала, когда он пришел… Я боюсь спать, когда папа пьяный и мамы нет дома – вдруг он дом спалит или еще чего хуже… – потупилась. – Ну, Вы уже знаете…

Помолчала.

– Я свернулась клубочком в кровати, залезла с головой под одеяло, пыталась спрятаться – вдруг не заметит… – грустно улыбалась рассказчица. – Но… он заметил! Вытащил меня из постели, стал материться… «Выебу!!!» – орал.

Подняла глазенки к потолку – явно в поисках неба…

– Я стояла на кровати, в своей старенькой пижаме со слонятами… Развела руки и прижалась всем телом к стене, хотела вдавиться туда… А внутри – ничего не было, внутри меня в тот момент – ни страха, ни злости, только пустота. Я была хозяйкой Медной Горы в тот момент, – горько ухмыльнулась девчонка. – Только слиться с камнем, исчезнуть не могла! Я… Просто ждала… Ждала того, что будет дальше… Я – была готова… Я даже сопротивляться не стала бы – убивать его, что ли? Он ведь все-таки мой отец… Просто… пьяница он… – с последними словами ребенка тяжелый, нехороший своей взрослостью взгляд малышки встретился с взглядом ведьмы. В этом глубоком взгляде можно было утонуть. Встрепенуться, поборюкаться беспомощно на призрачной поверхности сознания и почти благодарно захлебнуться в бездонной прорве… Странная глубина глаз нынешних детей. Странная, преступная даже взрослость, мирно соседствующая со сказками Бажова. Странное детство этой малышки.

С последним словом чуднАя тишина зазвучала в гостиной. Нехорошая тревожная тишина шныряла по подоконникам комнаты, заглядывала за тяжелые шторы, ныряла под кресло, на котором сидела сейчас Ора… Неласковая тишина колебалась переливами невысказанных, задавленных эмоций, создавая раскаты безмолвных волн. Эти чудовищные гребни грозились подрасти в шторм и раздавить трех оцепеневших в непонятном ужасе женщин…

Это был выбор… Малышка стояла перед выбором. Ее подталкивали (конечно, Темный Столб, коварный, жуткий проказник! Да и просто – жуткий) и в обоих случаях – выбор будет гадким, если…

Ведьма вздохнула. Кажется, этот гадкий случай – тоже ее работа.

– Дайте фотографию мужа! – швырнула фразой в мамашу. Эта покорность женской половины семейства – раздражала. Забитая мамаша нычется от жизни, невольно (да, невольно, как же!) подставляя под удар свою дочь. Фотография была старенькой – уголки обтрепаны, да и пахла она застоем… Время застоялось, задохнулось в ней, словно остатки спитого чая в забытом грязном стакане на подоконнике брошенного дома. И, странное дело! Где-то далеко, много лет назад, возле этого задохлика тоже намечался шторм…

– Сколько лет этой фотографии? Вы чего старье принесли?

Женщина смутилась (к этому времени Ора уже начала предполагать, что смущенно приседать в извинениях и сомневаться в смысле собственного существования – это единственная жизнеспособная программа бытия для этой матери семейства), но поспешила ответить некрасивым тонкогубым ртом:

– Это года через два после свадьбы… Еще все хорошо было… Вася тогда еще не пил… Простите, но новых нет – после аварии он не фотографируется… Стесняется…