Иван Воронежский: Ветры судьбы

Якову приходилось принимать участие в делах типографии, где он приобрел вторую специальность книгопечатника и дополнительный доход к семейному бюджету. Все вроде бы шло своим чередом до тех пор, пока события кровавого воскресенья не потрясли Петербург и не прокатились отголосками по всей России. Странные люди из тайного общества, новые друзья Ракель, стали предлагать высокооплачиваемую халтуру: печатать такое, что волосы дыбом встают, и за что царская охранка по голове не погладит.

«Что же мне теперь делать и как мне быть», – подумал Яков, когда его мысли прервал резкий звон разбитого стекла. Из витрины близлежащего ресторана выпали двое. Сверху здоровенный детина в матросской форме мутузил под собой какого-то интеллигента во фраке. Чередуя многоэтажный мат, он наносил удары по лицу жертвы, которое наверняка еще до полета через витрину составляло одно кровавое месиво. Подбадриваемый криками толпы, повалившей наружу через центральный выход, здоровяк схватил за волосы уже не сопротивлявшуюся жертву и два раза эффектно ударил головой о мостовую. На свисток городовых матрос лишь неспешно поправил клеш и вместе с дружками скрылся в переулке.

«Анархисты, – подумал Яков и решил не вмешиваться в разборки, – странные эти русские, все пьют и гуляют в то время, когда экономический кризис в тесной кооперации с политическим набирает обороты. Да нужно рвать землю из-под копыт, чтобы вытянуть Россию из трясины, которая может привести к полнейшей катастрофе. Дать больше полномочий думе и Керенского поставить во главу. Разрешить евреям учиться в высших учебных заведениях. Ведь богатая же страна, с великим потенциалом, а кругом безалаберность и халатность, удивительной остается лишь стабильность царских червонцев».

В конце набережной на углу находилась книжная лавка, в которую они с Татьяной любили заходить во время прогулок. Зайдя внутрь, Яков направился к стеллажам новых изданий. Внутри лавки пахло свежей типографской краской, что наводило мысли Якова о работе.

– Интересуетесь новинками? – продавец, мужчина с густой бородой и подкрученными вверх усами, сразу поспешил к нему на помощь.

– По большей степени что и в каком качестве выпускают наши конкуренты.

– Тогда уверен, что в моей помощи вы не нуждаетесь, – с расстроенным видом и с уже повисшими усами продавец вернулся в свою конторку.

Он продолжил перебирать квитанции, шустро постукивая костяшками счетов.

«Вот они – издания московские», – Яков потянулся и снял с полки красивый переплет «Преступление и наказание» Достоевского.

Вдруг дыхание стало трудным, и холод охватил позвоночник, когда, открыв книгу, Яков увидел ужасные плоды своего труда. Эта листовка, ранее казавшаяся ему безобидным хулиганством, и весьма отдаленная опасность ее дальнейшего распространения товарищами, теперь приобрела иной характер грозной марксистской пропаганды. «Этого не может быть», – Яков, сохраняя самообладание и не торопясь, положил на место издание и, с трудом преодолевая желание рвануть бегом, вышел на проспект.

«Хорошо, что не в нашем продукте такие карикатуры лежат, а то следы сразу приведут в типографию, – успокаивал себя Яков. – Хотя и в том, что наш продукт окажется чистым, особой уверенности нет». Не слишком ли нагло и дерзко изображать Николая сморщенным лилипутом, сидящим на левой голени бородатого Распутина, который, обнимая царицу своей рукой, откровенно ищет что-то меж ног ее величества. И вульгарная надпись снизу «Кто ее имеет, тот и правит Россией».

Общество сейчас так одурачено невероятными возможностями Гришки-колдуна, что уже с легкостью верит в байку о гомосексуальной сущности Его Величества и что Распутин, кроме царицы и ее дочерей, иногда даже удовлетворяет и самого Николая.

Неуютно было на душе у Якова. Усиливавшееся чувство страха перед царской охранкой тесно переплеталось с отвращением от грязной клеветы. И все же они не перетягивали чашу с грязными деньгами германской разведки. «Но деньги не пахнут, это знали еще в древнем Риме. А я поступаю так, как нас учит господин Маркс в своем знаменитом труде „Капитал“: деньги – товар – деньги. Не более и не менее. А то, что это очень опасно, мне наплевать. Татьяна стала чаще болеть, и доктора требуют за лекарства. Да и у Ракель дела не очень, тоже нужно помогать».

Размышляя о делах земных, Яков все брел с опущенной головой по Невскому, не обращая внимания на прохожих, и лишь только отдельные окрики городовых иногда пробивались в его сознание.