…На днях у нас здесь был неприятный эпизод, можно сказать, первая ласточка. Меня отрядили за продуктами в «стекляшку», которая находится на другой стороне котловины (здесь совсем другие расстояния!), где я купил кусок варёной колбасы, но неудачно – слишком жирная и край, часть колбасы «на выброс», – за что мне был сделан выговор. Вот так. Щелчок по носу. И таких казусов уже порядочно набирается: то сметану взял кислую, то хлеб не тот, то печенье плохое. Сдал Светланины туфли в починку – на полуторамесячный срок, – пришлось их тут же как-то вызволять из мастерской. Вот и сейчас: вымылся в ванной комнате, и не вытер за собой пол и стенки. И т.д., и т. п. Учусь жить!
…Ну, кажется, немного полегчало. Все эти дни казалось, не выдержу, сбегу и стану умолять там принять меня назад, как блудного сына (мужа?). Знал, ведь, что ничего хорошего из этой затеи не выйдет, что могут и не принять. Но сейчас, как будто, начинаю приживаться! Главное, перестать всё сравнивать, не давать воли воображению. А если честно, то бывают моменты, когда на душе не просто кошки, а настоящие тигры скребут, и всё видится в чёрном цвете. Но паника, слава Богу, проходит и наступает облечение, как после приступа малярии. Бывают и хорошие минуты, но они так коротки!
…Наконец-то выкроил время для дневника. Сейчас я в Ленинграде, сижу в квартире у матери: один, – никто не мешает, – за окном тишина, только шелест ветвей гигантской берёзы во дворе напротив. Я снова в Лен-де, но теперь уже как гость.
…Был тут у себя на квартире, посидел немного и… вон со двора. Ex-wife готовилась к отъезду в Москву и дальше, на «юга». Встретила меня в новом халате и тюрбане из мохерового шарфа, – маленькая, тихая, – оглядела молча, прочтя всё, что ей нужно было, и пошла заниматься своими делами. … В комнатах разложены вещи, на туалетном столике кремы, лосьоны, духи, шампуни: чего только нет! (Вот бы Светлана «прошлась» по этому поводу). Мне в глаза сразу бросились красивые домашние туфли (наверно, чей-то подарок), лифчики, блузки. «Не бедствует», подумал я. На кухне стояли горы (как мне показалось) консервных банок: икра, крабы. В холодильнике фрукты: бананы, апельсины, яблоки, дыня (подношения из гостиницы). «А, ведь, ты завидуешь», сказал я себе. В большой комнате всё было расставлено по-новому. Стало просторно, светло (без меня и моих дурацких колонок). Появился новый (югославский) торшер. «А мы себе люстру купить не можем», отметил я про себя. Поговорили о том, о сём, … и я стал собираться. Делать мне здесь было нечего. Посидел в мягком кресле, и будя. … Так ничего и не сказали друг другу. А что говорить-то? Дело сделано!
Теперь о Максимке. Я им позвонил и сказал, что хотел бы взять его на несколько дней к матери. Договорились, что приеду завтра. «Вот, уже и мной распоряжаются», подумал я. «А то, что я хотел бы сегодня, никого не интересует». Но распалить себя не удалось. Днём раньше, днём позже, не всё ли равно. … Потом поехал к ним. Увидев меня, Максим бросился мне на шею, я его поймал на лету и легко поднял в воздух. Он сильно вытянулся: тощий, лицо худое, даже какое-то осунувшееся, взгляд беспокойный, сдержанность в жестах – то ли стремление скрыть свою радость, то ли желание казаться взрослым.…
Максимка со своей первой учительницей
Когда я говорил с ним по телефону, он сразу спросил: «Папа, ты насовсем»? Узнав, что нет, не стал ничего расспрашивать. Вид у него был то ли усталый, то ли больной. Потом мы отправились с ним на аттракционы в ЦПКиО. Он покатался на машинках, пострелял в павильоне, и всё. Больше там делать было нечего. Разговор не клеился, и мы отправились домой. На метро ехать он не захотел, сказал, что его тошнит. И действительно, вид у него был совсем поникший. К вечеру поднялась температура, он начал кашлять. Дома, у матери, он, как обычно, капризничал, «вредничал»: бросался на всех, делал всем «на зло», и очень скоро я почувствовал, что мне это начинает действовать на нервы. Я старался смыться из дома под любым предлогом: ездил в ЛГУ, с лёгким сердцем простаивал часами в очередях в магазинах, а дома сидел, уставясь в тупое рыло «телевизора». Ночью, слыша его натужный кашель, я чувствовал себя подонком, бросившим больного сына на произвол судьбы.…
…Сегодня день душевных мук. На сердце тяжесть, словно его сжали тисками. Утром проводил Максимку в школу. Мы с матерью опоздали, и дети уже выстроились во дворе школы в ожидании «первого звонка». Я вышел на пятачок, чтобы сфотографировать его и в этот момент он увидел меня. Это, видимо, было для него такой неожиданностью, что лицо его вмиг преобразилось: робкое и беспомощное выражение сменилось безудержной радостью, и оно всё расползлось, размякло в улыбке, и было в его взгляде и восхищение и благодарность. … Это было выражение, которое он тщательно прятал от меня все это время.
Читать дальше