Ника Январёва - Слепая любовь. Лирическая повесть

Судите ж вы, какие розы

Вам заготовил Гименей!

Может, нелепо из моих уст это звучит, но… Подумайте над этим, Олечка. Если бы уродка какая была или калека, то и ладно бы, два сапога – пара. А так вы и свою жизнь загубите, и ему тяжело будет чувствовать себя в этом виноватым.

Это было парадоксально, но чем дольше слушала Ольга пожилую женщину, тем сильнее крепла её уверенность, тем спокойней делалось на душе. Спросила, чтобы окончательно утвердиться в своём решении:

– Тётя Зина, скажите, я вам не нравлюсь?

– Да что ты, Оленька! Совсем наоборот! Я оттого и речи такие веду. Что ж Юрочка, ему судьба уж такая, ничего не поделаешь. А ты славная девочка, тебе и счастье положено.

– А если так… – Оля вскинула лицо навстречу тёти-зининому и продолжила смело и уверенно: – Позвольте мне бывать у вас дома.

Тётя Зина с минуту смотрела в светло-карие – добрые и какие-то очень располагающие – глаза девушки. И, кажется, она поняла, что – бесполезно… Всё-таки у 58-летней женщины жизненного опыта и чуткости оказалось больше, чем у 35-летней Светланы.

– Неужели, правда, так любишь?!

И обнялись, признав, наконец, друг в друге родственную душу.

Тётя Зина и Юра жили в частном деревянном домишке, выходящем низенькими оконцами на малолюдную, затерявшуюся среди соседних многоэтажных, улицу. Два ряда разномастных, отсчитывающих, пожалуй, вторую сотню лет, домишек.

Из-за заборчика тянули колючие лапы кусты крыжовника и шиповника, обрамляя с двух сторон овощные грядки. Утоптанная тропа от калитки с нехитрым запором вела прямо к крыльцу. Три деревянные ступени, просевшие от времени, отзывались на шаги басовитым размеренным поскрипыванием, отдалённо похожим на старческое кряхтение.

Пухлая дверь в обветшавшем дерматине подслеповато косилась полушляпками редких проржавевших гвоздей. Её голос был тягуче неодобрителен, словно у дряхлой, потревоженной невзначай старухи.

Через высокий порожек попадали в сени, сумрачную холодную «переднюю» без окон, где стояло на высоком коренастом табурете ведро с водой. На вешалке висела верхняя одежда, над которой округло возвышались шапки. Внизу выстроились в рядок ботинки и сапоги.

За сенями шли вагоном кухня и две комнаты. Юрина была самая дальняя.

Оля неторопливо оглядела старый диванчик с круглыми боковыми валиками, давным-давно обтянутыми выцветшим уже габардином. Стол был, как и положено, у окна, но вместо привычной настольной лампы на нём стояло радио и лежали совсем не обычные толстенные книги.

А ещё находилось в комнате пианино, которое, подумалось Ольге, когда-то внесли сюда через забитую теперь дверь, что наполовину видна из-за старомодного, с большими, жёлтого металла ручками, комода.

Пахло чистыми сосновыми половицами и живым огнём затопленной по случаю прохладного дня печки. А ещё душистым, со смородиновым листом, чаем и вареньем из крыжовника.

К чаю Оля всегда старалась принести что-нибудь вкусненькое – и, обычно, не магазинное: то и дело пекли с мамой, при непременном участии Маришки.

Тётя Зина простодушно восхищалась:

– Умеете же вы, Олечка, удивить! Ни разу не пробовала такой рассыпчатой сдобы. И даже рецептика не прошу, знаю, что так не получится.

Юра не умел изъясняться столь витиевато на тему еды, просто говорил:

– Очень вкусно.

И по тому, как быстро исчезало с тарелки угощение, очень даже верилось: правда, вкусно.

Иногда по вечерам забегала словоохотливая соседка. И тётя Зина становилась тогда как-то въедливо вежлива, стремясь побыстрее спровадить назойливо зыркающую на Ольгу непрошенную гостью: пойдёт теперь языком трепать. Но, странное дело, саму девушку это ни капли не тревожило: полудеревенская, далёкая от привычной, жизнь здесь текла по каким-то другим правилам.

И даже Юра, находясь у себя дома, был другим. Он уверенно передвигался и всегда точно брал нужные вещи. И совсем не был похож на себя – зачастую беспомощного и одинокого – на улице.

Впрочем, в булочную через несколько домов Юра с давних пор ходил сам. Естественно, в сопровождении несшего обратно авоську Джима. Обоих в магазине хорошо знали, и не было случая, чтобы подсунули несвежий хлеб или обманули со сдачей. Вообще-то, Юра умел различать деньги на ощупь, другое дело, что постеснялся бы уличить бессовестного человека.

В небольшом огородике Юра тоже был незаменим: вскапывать грядки, полоть и поливать было его необременительной извечной обязанностью.