Ника Январёва - Слепая любовь. Лирическая повесть

И Оля думала. Вернее, перебирала в памяти мамины слова. На которые наплывали слова Юрика. Нет, ни о чём «таком» они не говорили. Просто его голос был постоянно с ней. И любые его слова были для неё значительными и важными, потому что из этого состояла большая часть её внутреннего мира. Но Светлана, по-видимому, не понимала, что души Ольги и Юрия уже накрепко вросли друг в друга.

…И тут вдруг – тётя Зина.

Оля сразу догадалась, что взволнованная седоватая женщина в сильно поношенном, но опрятном плаще и есть та тётя Зина, которую хорошо знала по рассказам Юрия.

– Извините, вы – Оля? – высокий голос прозвучал отчётливо, хотя и негромко.

– Да! А вы – тётя Зина, верно? – Оля смотрела с лёгким удивлением, но без дрожи в коленках и без самолюбивого «вставания в позу», нередкого у других при подобной ситуации.

Женщина кивнула.

– Она самая. Вот и познакомились. Конечно, следовало сделать это раньше, но Юрик… Пожалуйста, пусть он не узнает о нашем разговоре.

Тётя Зина некоторое время молча рассматривала Ольгу. Придыхание, с каким Юра всегда говорил о ней, вызывало и ревность, и горечь. Девушка была не красавица, но довольно миленькая, фигуристая. Одета со вкусом и не размалёвана. И взгляд хороший – без вызова, без резкости, открытый. И тем хуже!

– Вот о чём я хотела поговорить, – начала, наконец, тётя Зина, но тут же себя перебила: – Не о чём, а о ком, конечно же, о Юрике. Это хорошо, Оля, что вы дружите, для него очень важно это общение, и его фантазии на пианино так чудесны, но… Сколько вам, Оля?.. Семнадцать? Юрику через полгода – девятнадцать… То-то и оно, что… Я с детства стремилась воспитать Юрика сильным, чтобы мог противостоять обидам и насмешкам. Чтобы жил вопреки жалости. Чтобы воспринимал свою неполноценность как данность, без злобы на судьбу и людей. Кажется, мне это удалось…

У него ведь очень плохая наследственность, вы скоро поймёте, к чему я веду… Отец беспробудно пил. Замёрз на улице ещё до рождения Юрика. Поэтому же, вероятно, и слепым родился мальчонка. Мать его, сестра моя младшая, видать, не сразу недуг разглядела… Бойкая она была в молодости, никак на месте усидеть не могла. Юрик был для неё обузой. Махнула хвостом – и нет её. С очередным кавалером – может, в соседнюю область, а может – и на край света. Уж и не помню, когда последний раз заезжала – лет пять, верно, прошло… А для меня Юрик утешением стал на старости лет. Мне уж под сорок было, когда Анна его подкинула: понянчись, мол, недельку, а там бумаги в детдом готовы будут. А я как глянула – мальчонка худенький, лопаточки, что крылышки, из рубашонки выпирают. Ручонками всё по личику, а то глазки трёт – словно песок попал или закрыли чем-то, и ему бы мешает, сдёрнуть хочет. Головёнку на звуки поворачивает, а выражение на личике удивлённое и будто бы рассерженное чем-то. Сунула я ему в ручонку печенье – в ротик потянул, захрустел торопливо. Ну, точно: голодный! Я быстрей ему кашу варить. На колени посадила, кормлю с ложечки. Не слишком ловко выходит, не умела я с маленькими-то. Чувствую только: прижался ко мне спинкой и замер. И так мне жалко его сделалось. Ротик как галчонок открывает. Волосёнками оброс. Сиротка из дореволюционной книжки – да и только! «Нет, – думаю, – Юрик, не отдам я тебя никому. Мамка родная бросает, а я что ж, совсем чужая, что ли? Или уж сердца у меня нет видеть всё это?»

Тётя Зина не смотрела на Ольгу, а то бы непременно заметила, как болезненно исказилось лицо девушки.

– Так вот и стали мы вместе жить. Своей-то семьи не было у меня никогда. Кого любила – на другой женился, а я больше и не старалась кому-то понравиться. В училище ребяткам математику преподавала, всё с книжками-тетрадками… А с Юриком и жизнь живее пошла, и в сердце тепло проснулось. И не в тягость, а в радость мне было водиться с ним, учить всему: как ложку держать, как личико умывать, и по дому помаленьку. Без этого куда ж? Я ведь не вечная. Да и любого безделье не красит…

Всё у нас вроде бы неплохо, и дружбе вашей я только радовалась. Раньше, Оля. А теперь вот задумываться стала. Дальше-то что будет? Он светится весь, как о вас говорит, а я… Ведь наскучит вам однажды разговоры разговаривать. Тут уж ничего не поделаешь: природа, время подходит. Вы привыкли к интересному собеседнику, а ведь он инвалид! Это в парке нашем все его знают, а выйдите с ним на улицу – чуть не каждый обернётся – кто с усмешкой, кто с жалостью, а какой дурак и пальцем ткнёт: «О! Слепой, смотрите, слепой идёт!» Я закалённый в этом плане человек, а и то не по себе другой раз становится. Вы и вовсе обозлитесь, а раздражение на Юре отзовётся, мучиться станете оба, и жизнь не в жизнь покажется.