Сергей Бурлаченко - Волшебный дом

– Сводный брат, ваше преосвященство!

– За что он убил ростовщика?

– Марти не выполнил условия кредитного договора. Ваше преосвященство! Я предупреждал Марти, чтобы он не связывался с этим пройдохой Горенштейном. Ростовщик выдвинул драконовские условия займа. Но Марти меня не послушался, он надеялся, что найдёт сорок талеров для уплаты процентов. Всё вышло так, как я его предупреждал. Денег не оказалось, и Марти стал упрашивать ростовщика повременить с требованием долга. Но этот Люцифер – известная сволочь! Он сначала вынудил Марти подписать вторичную долговую расписку, а потом заявил, что проценты выросли и теперь мой брат должен уплатить ростовщику в два раза большую сумму, чем прежде. Причём, немедленно, так как дальше будет ещё хуже, потому что Люцифер обратится в суд. Марти струсил. Сначала он ныл и просил у меня взаймы, потом хотел обворовать ювелирную лавку, а потом… потом…

– Потом зарезал ростовщика, угодил в тюрьму и епископальный суд приговорил убийцу к повешению, – князь поднялся с кресла, подошёл к бургомистру и повторил, глядя ему прямо в глаза. – Епископальный суд, а не городской суд, верно? А ты, олух, – князь повернулся к валявшемуся на полу палачу, – кинулся за подачкой не к тому корыту. Но мне, как представителю Святого престола и великого императора Фердинанда, истинной ценностью представляется Высший Суд, а не мелкое сутяжничество. Торговцы будут изгнаны из храма. Встань, мерзавец!

Руди Шварц поднял исковерканное ужасом лицо, по которому тёк пот пополам со слезами.

– Почему ты воспротивился исполнению приговора моего суда? Отвечай, ублюдок!

– Мартин Бек – мой брат…

– Он, прежде всего, убийца и преступник.

– Но я… я не могу поднять руку на брата…

– Это решать не тебе, а Всевышнему.

– Смилуйтесь, ваше преосвященство! Каин и Авель…

– Каин совершил смертный грех и был проклят Господом за братоубийство. А ты понесёшь наказание за превратное толкование Священного Писания. Ты – еретик и будешь сожжён вместе со своим братом-преступником, ибо… – князь положил правую руку на грудь, пальцами коснулся паллиума и торжественно возвысил голос: – Ибо лгущий о Боге строит лживый храм, который истинным христианам должно немедленно уничтожить. Сказано в Библии об отступниках и их гнездилище: «И о храме сем высоком всякий, проходящий мимо него, ужаснется и свистнет, и скажет: «За что Господь поступил так с сею землею и с сим храмом?» И скажут: «За то, что они оставили Господа Бога своего, Который вывел отцов их из земли Египетской, и приняли других богов, и поклонялись им, и служили им, – за это навел на них Господь всё сие бедствие». Да будет так. Стража, убрать отсюда этого вероотступника!

Палач завизжал и пополз к князю, в надежде ухватить его за ботинки. Но вбежавшие стражники грубо подняли несчастного, тряхнули его так, что у него хрустнули кости, и выволокли из зала. Дубовые двери закрылись. Иоганн Георг сел в кресло и с наслаждением разорвал бумагу с донесением начальника Службы городского порядка.

– А это, – князь сгрёб медальон и швырнул его по столу в сторону бургомистра, – сожгите вместе с преступниками. Аутодафе состоится завтра утром. Объявите об этом в городе. Потом потрудитесь найти нового палача и представьте мне его сегодня после вечерней службы.

Да, именно этот сон Кожан видела несколько минут назад, когда её одолел странный дурман или с нею случился обморок, вызванный духотой и туманным бормотанием подростка. Сон или гипноз? Она вспомнила трусливого палача, коварного бургомистра, мрачного князя-епископа. Она могла поклясться, что была там, в Старом дворце на Епископской горе, и могла слово в слово повторить всё, что говорилось на заседании Совета.

Дикий бред! Какая-то чушь! Женщина непроизвольно зажмурилась и заткнула уши, словно была не в силах справиться с этим жутким воспоминанием. Она не слышала, что мобильный телефон голосит в сумке, не понимала, о чём её спрашивает проснувшийся мальчик.

– Вы совсем на себя не похожи, – мальчишка держал её за руки и осторожно встряхивал. – Всё в порядке?

Женщина вздрогнула. По лицу её пробежала тень, словно порхнула большая птица. Где-то далеко играла музыка и тенор самозабвенно выводил: «O sole, o sole mio-o… Sta infronte a te-e-e, sta infronte a te-e-e…» Наконец, Кожан пришла в себя, отодвинулась от подростка и спросила зыбким, как после глубокого сна, голосом:

– Кто ты? Только правду, без разводок.