Александр Вольф - Мгла (СИ)

Было тихо. Слабый шум дождя убаюкивал слух. Тьма покрыла все кисейной пеленой. Вдали тускло светили фонари кафе. Послышался гул приближающейся машины. Из-за бугра появились два столба света, полоснули по черноте, опустились к земле и выхватили из темноты съехавшие на обочину Жигули и мокрое, выскобленное заботой лицо мужика.

Когда машина проехала, Зудин приблизился к нему.

— Что за ствол?

— ПМ и обойма к нему.

— У тебя он откуда?

— Брат мент из Чечни привез. Брат помер, а мне такая штука без надобности. Погоди-ка.

Мужик открыл багажник Жигулей, порылся в нем и достал сверток.

— Вот, — развернул тряпку и сунул Зудину.

В темноте проступали лишь очертания. Зудин вернулся в машину и включил свет.

— Давай сюда.

Мужик ловко достал из пистолета обойму и оттянул затвор. Пистолет клацнул, вспоров их заговорщическую тишину. У Зудина морозец пробежал по спине. Небольшой кусок стали, ладно умещавшийся в грубой руке мужика, таил в себе страшную власть.

— Держи.

Зудин взял пистолет в неумелую руку, повертел, почувствовав приятную тяжесть.

— А от чего брат умер? — спросил он, словно боялся, что между лежащим у него на ладони предметом и смертью брата может быть какая-то связь.

— Спился. Ты не думай, ствол чистый, с войны. Кто там учитывает… За пять штук возьмешь?

Зудин посмотрел на него.

— С обоймой. Восемь патронов… Ну, за четыре?

Никогда прежде Зудин с оружием дела не имел. Когда мужик предложил пистолет, единственным мотивом приобрести его было — на всякий случай. Но увидев его, а тем паче подержав в руке, он почувствовал, что пистолет ему нравится.

— Брат помер, а мне он на что? Вожу в машине, не знаю, как избавиться.

Зудин положил пистолет на соседнее сиденье, достал портмоне и отсчитал четыре тысячи. Мужик, явно обрадованный, положил обойму рядом с пистолетом.

— Восемь патронов, — повторил он, скомкав деньги в кулаке. — Спасибо брат!

Зудин завел двигатель и нажал на газ. Он понесся вперед, словно за ним гнались. Скрывшись за поворотом, он остановился, вышел из машины, взял тряпку, которой протирал стекла, завернул в нее пистолет и обойму и убрал в багажник.

Мать любила постельные тона, камин, нарисованные на стенах цветы, мебель под старину, кучу горшков с цветами, которые привозили на лето и увозили на зиму. Матери нравилось, а Зудину — нет, ему все казалось фальшивым, как цветы из папье-маше.

Они сидели за столом в просторной столовой, и пили чай. Яркий свет ламп, стилизованных под свечи, желтыми бликами мерцал в чайном сервизе. Кремовые с маленькими амурчиками шторы укрыли за окном апрельскую ночь.

Лариса Федоровна подлила себе из чайника и широко зевнула, запоздало прикрыв рот большой ухоженной рукой. Ей было пятьдесят пять, но лицо еще сохраняло отблеск былой красоты. Ярко-рыжие волосы были уложены, вырез малиновой кофты открывал покрытую сетью морщин, словно старую картину, грудь, на которой поблескивал маленький ромбик с изображением тельца. Она сделала глоток и посмотрела на свои ногти, тоже малиновые.

Он положил на стол конверт.

— Вот. Как ты просила.

Лариса Федоровна заглянула в конверт.

— Угу, — кивнула она и сделала глоток.

Он откусил кусок бутерброда с колбасой.

— Мам, я не понимаю, зачем тебе столько денег? У тебя пенсия и каждый месяц я даю тебе тридцать тысяч. Я не прошу отчета, просто я не понимаю, зачем тебе столько?

— Ромаша, — Лариса Федоровна напряженно заморгала. — Ты меня ставишь в неудобное положение! Ты же знаешь, какие сейчас цены. Маникюр, прическа, это же все не копейки стоит. Надя с Наташкой в мае приедут, я же не могу им на день рождения подарить какую-нибудь фигню за триста рублей.

Он смотрел в чашку и жевал.

— Подари тете Наде какое-нибудь из своих старых платьев, а Наташке я куплю цветы.

— Ты что! Старое платье — это хамство! — она развернула шоколадную конфету и отправила ее в рот целиком, за щекой образовалась выпуклость. — Скажешь, тоже. Тебе на тетку две тысячи жалко?

— Ладно. Оставим этот разговор.

— Вот именно — оставим, — она размолола конфету крепкими челюстями. — Давай лучше поговорим о тебе.

— Обо мне? У меня все в порядке.

Он откинулся на спинку стула и ухмыльнулся.

— Ромаш, ты знаешь, я стараюсь не вмешиваться в твою жизнь и никогда на тебя не давила.

— Спасибо, мама, — он скрестил на груди руки.

— И все-таки, я хочу сказать. Может, уже хватит прожигать жизнь? Голова у тебя на плечах, деньги есть, молодой, красивый, здоровый — пора б уж присмотреть кого-нибудь.