Галина Таланова: Светлячки на ветру

Когда ей подарили первую комбинацию: ярко-розовую с очень красивой гофрированной оборкой из капрона и плотным ажурным кружевом, ей очень хотелось, чтобы Андрюша увидел эту оборку, и она все время старалась сесть за партой так, чтобы приподнять юбку скучного коричневого платья.

В третьем классе ее пересадили за другую парту — и любовь рассыпалась, как пересушенный лист, пришитый в гербарии, что им задали в школе собрать за лето. Андрюшу убьют сразу же в их первое свободное от школы лето где-то в подворотне в пьяной драке. Он к тому времени уже здорово пил. И бывшие одноклассники будут передавать друг другу эту страшную историю по телефону.

Следующей ее школьной любовью станет мальчик, появившийся у них в пятом классе. Этот пришелец, очень высокий, в черных роговых очках, всегда в безукоризненно белой рубашке, привлек внимание половины девочек из их класса. Она не составила исключения. Мальчик был из интеллигентной семьи, а она уже тогда чуяла таких всем своим женским нутром. Он не был отличником, но учился хорошо. Впрочем, у них вообще не было отличников. Она ловила боковым зрением его долговязую фигуру, удивляясь тому, как ее некрасивая подруга, похожая на мартышку: с худыми и кривыми ногами, со сколиозным позвоночником и серым лицом, густо усыпанным зернышками угревой сыпи, напоминающими ей крупинки рассыпавшегося пшена, крутится вокруг юноши и даже привязывается к нему почти каждый день по дороге до дома. Подруга эта хвалилась ей, что она даже была несколько раз у него в гостях. Через три года эта подруга перемахнет через перила девятого этажа, неуклюже взмахнет руками и оставит у нее до конца жизни чувство вины за свою слепоту и подростковый максимализм, которые она иногда чувствовала, как песок, насыпавшийся в ботинок и натирающий через капроновый чулок нежную кожу.

Впрочем, интерес к этому самому высокому юноше их класса у нее органично сочетался с влюбленностью в другого мальчика, однажды пославшему ей воздушный поцелуй на большой перемене. Интерес этот, видимо, был взаимный, так как в пятом классе, после школы, зимой, в оттепели, они каждый раз после волшебного снегопада из удивительно крупных резных снежинок, тающих на нежной коже и оседающих на красном помпончике ее вязаной шапки, точно взбитый белок на ягодном коктейле, играли в снежки, заливаясь смехом и пытаясь залепить в другого белый шар, который при попадании в цель сплющивался от удара, точно пластилиновый. Игра в снежки всегда кончалась барахтаньем в сугробах. Захлебываясь смехом и снегом, они толкали друг друга в пуховые перины, взбитые до небес. В восьмом классе она уже готова была пропустить праздничный вечер в школьном зале, так как делала с ним вдвоем новогоднюю стенгазету — и столь близкое общение заменяло ей и веселые выстрелы хлопушек, рассыпающих по натертому и пахнущему воском янтарному паркету радужные кружочки конфетти; и серебристую мишуру, стекающую отовсюду проливным дождем; и золотистые шары, в которых можно было разглядеть свое зеркальное отражение, где ты вся маленькая, будто Дюймовочка, — и только твое потешное лицо с непомерно крупным носом строит тебе забавные гримасы; и подмигивание разноцветных фонариков на настоящей живой елке, пахнущей хвойным лесом, где непременно можно встретить чудище, протягивающее в мохнатой лапище аленький цветочек, жарко пылающий, будто сердце Данко. Но стенгазету они в праздничный вечер не делали: уже тогда бывший ее одноклассник, добровольно перешедший в параллельный класс, так как там осталось мало мальчиков после ухода большинства из них после восьмого класса в ПТУ, предпочел шумную вечеринку обществу с ней, склоненной над стенгазетой и старательно налепляющей на ватман цветные осколки разбитой елочной сосульки, уже не отражающей лица, но пускающей солнечные зайчики от лампы дневного света на потолке. Ей было до слез обидно… Но, узнав, что этот мальчик, вместо ваяния с ней стенгазеты, идет на вечер, тоже пошла с ним — и они вместе танцевали.

Танцевать она толком никогда не умела. Два года тому назад ее учила исполнять современные танцы одноклассница, с которой они даже никогда не дружили, но та почему-то позвала ее к себе домой и с радостью объясняла, как надо делать незамысловатые телодвижения: выставлять ноги, подергиваться и махать руками. Ей тогда это показалось сложно, она потом дома еще долго тренировалась и даже разучила несколько сложных фигур, которые нашла в листке отрывного календаря, висевшего у них на кухне. Она уже опробовала свое умение быть в общей толкучке быстрого танца на двух вечеринках, а вот на медленный танец ее еще не приглашали. Ей повезло: партнер ее действительно вел, а не переминался неуклюже с ноги на ногу, норовя наступить на новые туфли-лодочки своей партнерши. Она чувствовала его сильную руку на своей осиной талии — и сердце замирало в груди съежившимся мышонком, увидевшим на пороге комнаты вальяжного раскормленного кота, совсем не обращающего на нее внимания после хозяйской мойвы. Держалась за его плечи, будто за веревки на качелях. Качели взлетали все выше и выше — и падали: она летела в пропасть, а ее сердце не поспевало за ней и оставалось парить и дожидаться ее в зеленой хвое сосны, к стволу которой были прикреплены качели. Уже слегка сладко кружилась голова. Цветные огни дискотеки раскрашивали школьный зал в настроение новогоднего фейерверка, хотя до Нового года оставалось еще два месяца. Но она не видела этих огней: только лицо юноши, становящееся то светлым, то отступающее в тень, то зеленеющее фосфорическим светом и напоминающее ей какого-то пришельца с загадочной улыбкой из фантастического фильма. Почему-то страшно стеснялась того, что его ладонь постоянно натыкалась на пластмассовую застежку на спине, и его кисть казалась грелкой, наполненной кипятком. Мысли путались и сбивались. Она боялась попасть не в такт и еле поспевала за ним; жаркий шепот обжигал ухо и шевелил горячим воздухом ее локоны, словно ветерок на раскаленном пляже, но слов она почти не понимала: просто они проплывали мимо, подхваченные громозвучной мелодией, точно откатывающей морской волной.