Галина Таланова - Светлячки на ветру

В ресторане звучала очень лиричная музыка, которая, казалось, принадлежит самой вечности. Вообще вся обстановка позволяла отгородиться от суеты, погружаясь в иную реальность, и ощутить причастность к некой тайне бытия, послушать собственные мысли и свое сердце. Шары музыки сталкивались и разлетались, перекатываясь друг через друга.

Сердце молчало в оцепенений, будто стояло на краешке горного обрыва — и захватило дух от высоты и открывшейся с нее красоты.

Узкая женская ладонь, кожа на которой теперь напоминала отжатую в стиральной машине простынку, пряталась, точно зверек под придорожным камнем, в большой обветренной ладони Сергея. Руки у Вики уже не такие крепкие, как были когда-то: тают, как комья снега, в его ладонях. Время от времени мужчина подносил женскую ладошку к лицу — и она раскрывалась навстречу его губам, будто большой цветок. Мягкие губы скользили по голубому ручейку, бегущему под белым снегом кожи, соскальзывали с запястья, словно лыжник с трамплина. Ёкало внизу живота, горячий гейзер рвался наружу. Сердце жмурилось от теплых паров и ничего не видело, продолжая растерянно биться, как у очнувшегося ото сна.

Вика слушала про жизнь самураев и гейш, про Страну восходящего солнца и думала о том, что Сергею удалось встать лицом на восток, чтобы встретить новый рассвет. Все у него ладилось. Он теперь много работал, но зарплаты хватало на то, чтобы жить в полную силу. Жена сидела дома: растила трех белоголовых и сероглазых девочек, которые уже болтали на трех языках. Он бы с радостью остался в этой стране, но, увы, они очень тяжело дают вид на жительство. В Норвегии очень высокий уровень жизни — и он рад, что смог подписать контракт. Заметила, что голос Сергея потускнел и лился равнодушно, как у консультирующего врача, который делает выводы, глядя в историю болезни, а не в глаза больного. Не смеет смотреть в глаза, будто боится встретить жесткое радиоактивное излучение? Лодыжка ее прижималась под столом к ноге Сергея — и Вика чувствовала, что нога пылает, будто от варикоза, хотя сегодня она ходила мало. Этот жар быстро распространялся по ее телу, как верховой пожар, не трогая ее сердца. Приложила бокал с коктейлем, в котором плавал исчезающий кубик льда, к пылающей щеке. Потом, отняв от щеки, посмотрела сквозь него на Сергея… Лицо бывшего любимого вытянулось — и ей показалось, что газированные пузырьки слетаются к нему, как светлячки, высвечивая тени и морщины, все больше похожие на след шин на подсыхающей после дождей дороге. Почувствовала себя как выздоровевшая после продолжительной болезни: за одну руку ее держала радость, что она возвращается к жизни, а в другую вцепилось осознание, что смерть только отступила и прячется в темноте, с усмешкой наблюдая за последними яркими всполохами света, будоражащими душу, словно далекие огни проплывающего мимо теплохода, пускающего сигнальные огни с танцплощадки на корме.

Вика думала до встречи с Сергеем, что она расскажет ему о себе… Хотелось сочувствия и участия. А тут она вдруг почувствовала себя двоечницей, которая не понимает материал и уже не поймет: так она безнадежно все запустила. Уже не догнать, она так и будет в отстающих, на которую смотрят свысока, а потом и вовсе перестают замечать и брать в расчет. И ничем этим не поделилась, спряталась в себя, как в спальный мешок, застегнувшись на молнию. Зачем этому благополучному человеку ее боль и ее смятение? Вынырнул, как люминесцентный брелок у идущего по обочине трассы, как светящаяся фигура на темном балахоне. Человека не видно, но люминесцентное пятно светит, как полная луна… Объезжайте осторожно: сломаете жизнь не только пешеходу, но и себе. Что он может? Пожалеть? Посочувствовать, думая про себя: «Слава богу, что пролетело мимо, точно лист металла, сорвавшийся ветром с крыши чужого дома, и я услышал лишь грохот искореженного железа…» Сверкнула в полутьме глазами, которые все отражали, но уже не впускали внутрь.

Стань глухонемым. Говорят, что глухонемые прекрасно договариваются без слов. Чувствовала себя, как заведенные часы, которые отзвонили сколько положено, и спокойно тикают в тиши над нырнувшим назад в утренний сон. Память — вечная предательница. Веришь, что никогда не забудешь, а забываешь. Горе растворило в себе всю любовь.

— Я опять тебе привез живой фонарик. На сей раз из Японии. Я проводил эксперименты — и подобрал условия, в которых светлячки могут светиться долго in vitro . — И протянул ей склянку, ярко горевшую уже знакомым зеленовато-желтым светом.