Наталья Сахарова - В едином ритме. Вслепую

«Пусти», – услышал я до боли знакомый голос. Это была она.

– Пусти, говорю!

– Чтобы ты опять пыталась покончить с собой?

– Даже если так, какое тебе дело?!

– Такое, что я люблю тебя, глупая…

Наступила тишина.

Всё-таки я сказал ей это, в такой странной ситуации. На крыше, крепко удерживая её от самоубийства. Давно пытался дать понять, что она любима, а в итоге сказал вот так – в лоб.

– Но ты ведь даже не видишь меня! Зачем врёшь?

– Ошибаешься. Вижу – сердцем.

– Вот! Только слепые могут меня любить, потому что не видят, какая я уродливая!

Я кричал ей в след, что это не так, что она прекрасна. Но она зашла в лифт и быстро уехала.

Откуда взялся там этот слепой?

Помешал мне. До сих пор рука болит – так сильно он схватил меня.

Одна нога была в воздухе, оставалось только оторвать вторую. Я могла бы уже встретиться с мамой, ела бы праздничный торт.

Этот мир ненавидит меня. Привёл на планету по ошибке, не принимает, оставляя изгоем, и даже не даёт мне уйти. Подсылает всяких слепых, мешает увидеть маму.

Как он вообще оказался в это время на крыше? Я же слышала звуки гостиничного рояля, когда бежала к лифту. Ещё подумала: неужели эти скряги-жильцы действительно получают искреннее удовольствие от классической музыки? Или они делают вид, что интересуются искусством (так же, как меряются кошельками – когда только при посторонних дают нам щедрые чаевые)?

Этот слепой сказал, что любит. Как он может любить меня? Ах да, он не видит мой шрам. Но как вообще можно любить, если не видишь объект любви? Мы разговаривали то всего пару раз – обменивались дежурными фразами. Теперь вспоминаю, что каждый раз при встрече у него был радостный голос. Всё время спрашивал как дела. Я думала, он у всех это спрашивает, от скуки или от успешности (директор ценит его).

Он сказал о любви очень естественно. Как будто уверен в этом чувстве. Может быть, он действительно что-то во мне нашёл? Но что, не видя меня, не общаясь?

Я так резко ему ответила. Он спас меня от смерти, признался в любви, а я презрительно надавила ему на больное место. Стыдно. Надо подойти к нему.

Больше всего на свете я хочу быть с ней. Но по силам ли мне, слепому, сделать её счастливой?

Для женщины важно, чтобы мужчина восхищался ею. Любовался каждым шагом, взглядом, поворотом головы. Делал комплименты, заметив её новое платье или милую причёску. Ловил восхищённые взгляды на неё других мужчин.

А я не вижу. По крайней мере так, как видят зрячие. Если она будет со мной, я не смогу делать комплименты её новым нарядам. Не увижу, как она сервирует ужин (хотя я хотел бы сам готовить для неё). Не смогу оценить красоту эротического белья на ней (хотя несомненно ярко опишу удовольствие от прикосновений к её телу).

Не сумею любоваться моей женщиной спящей, а утром восхищаться её ангельской улыбкой. Я не увижу изгибы её тела и блеск глаз в моменты близости. Когда утром захочу приготовить для неё кофе и принести его в постель, у меня не получится нарисовать красивое и ровное сердце из молочной пены.

Для зрячих людей все эти видимые мелочи важны. А для меня, ограниченного мраком, они недоступны. Так имею ли я право лишать её этого?

Будучи с ней, я каждую минуту говорил бы о своей любви, заботился бы о ней, касался её, ласкал. Если бы она уснула, я не смотрел бы на неё спящую, а слушал бы дыхание, наслаждался бы запахом её волос и нежностью хрупких плечей в моих объятиях.

Но я не увидел бы, если бы она прошла мимо меня с другим мужчиной. Об этом страшно даже думать. А может быть она уже проходила мимо меня в компании другого? Нет, это не так, нет у неё никого другого!

А если произойдет чудо и она согласится пойти со мной на свидание, как я узнаю, что она уже пришла? Вот дурак, есть же телефон. Да и я почувствую её приближение – это точно!

Давно перестал думать о таких вещах, привык к тому, что я слепой. Но с ней всё по-другому. Боюсь разочаровать её, не хочу, чтобы она чувствовала мою ограниченность. Я мечтаю быть полноценным мужчиной для своей любимой женщины.

Он играл. Что-то грустное, но наполненное не отчаянием, а какой-то сосредоточенной тоской. Неизвестная мелодия, классику я узнала бы.

Мама часто играла на фортепиано, когда отца не было дома. Поначалу, я подсматривала заголовки нот, а потом стала узнавать мелодии на слух.

Заглянула в зал. Не было никого, только он за роялем. Вошла и села в кресло в первом ряду.