Оля Шкарупич - Остановка на жизнь. #Дневник из клиники неврозов

Виталий Станиславович был у себя в кабинете.

– С чем пожаловали?

– Мы договаривались.

– Я не помню, – задумчиво протянул он и постучал ручкой по столу.

– Зато я помню, мне тут нечем больше заняться, кроме как помнить, когда у нас с вами встреча.

Он улыбнулся.

– Виктория, как себя чувствуете?

– Постоянно хочу спать, и меня шатает.

– Это нормально, так будет до понедельника. Потом, когда расслабитесь, я изменю вам терапию.

– Хорошо.

– Как спите?

– Крепко.

– Это хорошо. Ладно, отдыхайте, – он взял чашку и насыпал две ложки кофе.

Я поспешно сказала:

– Доктор, я на лечебную физкультуру хочу и на занятие в психотерапевтической группе.

– Так рано еще. Врач ЛФК в отпуске.

– Но она же выйдет из отпуска?

Виталий Станиславович усмехнулся.

– Хорошо, тогда я вас и запишу.

– А группы?

– Напомните в понедельник. А пока отдыхайте. Высыпайтесь.

Он улыбнулся и включил чайник.

На отделении было время обеда. Мы съели вкусные кислые щи и разошлись по палатам. Убрались в палате и легли спать. Тихий час в нашей клинике может превратиться в два. Поэтому, когда я проснулась, настало время ужина.

В палате я и новенькая – Лана. Она постоянно плачет. Мне очень захотелось ей помочь.

Я спросила, есть ли у нее тарелка, вилка, ложка, бумага? (это стандартные вопросы для вновь поступивших). Она сказала, что тарелку не взяла, и я ей объяснила, что ничего страшного, потому что тут обязательно дадут. Она продолжала плакать. Я спросила, что у нее стряслось? Оказалось, погиб сын. Разбился на мотоцикле, и она до сих пор о нем горюет. Она уже седая, лицо покрыто рытвинами, вокруг глаз борозды морщин. Не дай Бог никому такое пережить.

Я спросила, есть ли у нее еще дети. Она кивнула и тихо сказала, что есть дочка. Я, наверное, как все, сказала:

– Ну, слава Богу.

И осеклась. Разве может один ребенок заменить другого? Очевидно, нет. Может ли он немного успокоить того, кто спрашивает? Очевидно, да. Типа «ну хоть кто-то остался».

Мы помолчали и отправились ужинать.

В пятницу у нас скучно. Заняться нечем. Только сон.

В 9 мне вкололи 2 кубика феназепама для сладкого сна. И сказали, что завтра уже уколов не будет. А жаль. После них засыпаешь, как младенец. И спишь глубоким- глубоким сном. Чувствую, что даже за эти три дня я стала спокойнее. Дружелюбнее. Но меня выводят из себя звонки с работы. Не понимаю, как можно звонить по шестнадцать раз человеку, который лежит в больнице?

Я поняла, что больше не люблю свою работу. Мой руководитель яростно нарушает личные границы. Своими поступками он напоминает, что я всего лишь винтик в системе, которую надо сохранить любой ценой.

Сегодня Виталий Станиславович спросил:

– Как у вас с выражением злости?

– Плохо! Плохо! У меня с этим, Виталий Станиславович. Могу ехать в машине и кричать.

– На кого?

– На себя, видимо…

Я возвращалась на отделение и думала, что мне хочется быть с мужчиной. С которым будет приятно общаться, и который поможет мне вернуться к нормальной жизни. Прошел ровно месяц с тех пор, как мы с Мартином в последний раз разговаривали. Это причиняло боль. Он стал таким далеким, и я перестала чувствовать его. Целый день слонялась из угла в угол и думала о нем, с перерывами на сон.

Вечером мне сделали укол феназепама. Я хотела лечь спать, но тут позвонил Глеб. И мы решили съездить за продуктами. Из-за препарата в крови я плохо соображала. Мысли путались. Вышла из клиники, не снимая бахил, и встала на проезжей части. Глеб остановился, я села в машину.

– Ты чего в бахилах? – удивленно спросил он.

– Нам сказали, что бахилы в дефиците, поэтому надо носить те, что надел при заселении.

– Ясно… Ты их хоть в машине сними…

И тут начались чудеса. В магазине мы целовались у стоек, когда выбирали мне цветы и кеды, кефир, бананы. Поцелуи продолжились, когда мы сели в машину и занялись сексом на заднем сиденье. Неожиданный секс с другом. В первый раз.

Все время хочется спать. Мы проснулись, встали, умылись, поели и снова улеглись спать. Через три часа я проснулась, но не оттого, что выспалась, а оттого, что решила, надо узнать, как там мама. Она была мной недовольна:

– Ты какая-то вялая. И ты уже взрослая девочка и сама знаешь, что делаешь…

Для меня с детства это означало: «Я на твоем месте так бы никогда не поступила».

Интересный факт, когда мы говорим: «Я бы на твоем месте», мы не пытаемся встать на место человека. Мы задаем себе вопрос: «Я бы мог так поступить?». Чаще всего, если речь идет о некрасивом поступке, то решаем: «Я бы точно поступил по-другому» и говорим об этом человеку, который оступился. А ведь когда люди совершают ошибки, они нуждаются в поддержке, а не в критике.