Мария Сорока - Кофе

Эдик не сразу понял, что происходит. Очень болела голова, и еще почему-то болел локоть. А за дверью стояла Зоя. И приехала она не одна, а со своими ненаглядными вещами, к которым относилась так, как все нормальные люди относятся к домашним животным, и которые она ни за что бы не оставила даже на предложение «чемодан или жизнь».

Стоять ровно и обдумывать сложившуюся ситуацию было проблематично. Поэтому Эдик прислонился к дверному косяку.

Нет, не то что бы он был не рад сестре. Приедь она просто так, в гости, он незамедлительно впустил бы ее. Но… Чемодан смущал. Чемодан создавал ощущение беспокойства. Чемодан выглядел, как бомба замедленного действия.

– Привет.

– Привет, – ответила Зоя и, расплывшись в улыбке, сделала шаг вперед. – Ну? Впустишь? Мне надо с тобой поговорить.

– Проходи, конечно, – неуверенно сказал Эдик.

В голове Эдика промелькнула надежда, что, может быть, это вовсе не Зоин чемодан. Может быть, это к соседу решила переехать сестра? Может быть, это сестра соседа оставила чемодан на лестничной площадке?

Но вот, не дождавшись помощи, Зоя подхватила чемодан и внесла его в прихожую. Как в замедленной съемке Эдик наблюдал: вот Зоя расстегивает и снимает туфельки, вот вешает на крючок жакет непонятного цвета.

Они прошли на кухню. Зоя села на табуретку у стены и стала наблюдать за Эдиком. Он привычным движением включил чайник, достал из буфета две чашки, насыпал чай и сахар.

– А можно мне кофе? – спросила Зоя.

Эдик очнулся от каких-то своих ему самому непонятных мыслей. Обдумывая вопрос Зои он помолчал несколько секунд и, наконец, ответил:

– Кофе нет. Есть еще зеленый чай, но он сильно дорогой и Лайм им не делится.

Щелкнула кнопка чайника. Эдик разлил кипяток по чашкам, сел напротив окна и закурил.

– Как дела? Что нового?

– Я вчера закончила курсы барриста.

– Молодец.

– А сегодня ушла из дома.

Эдик потянулся за пепельницей и придвинул ее к себе. Весь его вид говорил о том, что последнее, чего ему хочется в этой жизни, – что-то отвечать на заявление Зои. Та съежилась и замерла в ожидании приговора. Ее решимость, которая еще утром казалась бессмертной и всепобеждающей, теперь вместе с Зоей сжалась в маленький комочек и готова была улетучиться при первом же дуновении ветра. Эдик долго собирался с мыслями. Эти мысли были о Зое, об ответственности старшего брата, о том, что сестра не общалась с ним последние четыре месяца и объявилась только теперь, когда понадобилась помощь.

– То есть, ты хочешь жить здесь? – спросил Эдик, теряя последнюю надежду на то, что Зоя просто зашла к нему попрощаться перед отъездом, скажем, в Гваделупу.

– Ну… Да. – Еле слышно пробормотала Зоя.

Эдик затушил бычок и потянулся за следующей сигаретой.

– Ну, я же тут сама знаешь, блин, как живу. Койко-место снимаю. И то – с концертами в последнее время туго, сам не знаю, как и где буду дальше.

Больше всего на свете Зое хотелось сейчас остаться здесь. Она готова была всеми правдами и неправдами уговаривать Эдика, лишь бы с позором для себя не возвращаться к родителям. Больше всего на свете Эдику хотелось, чтобы Зоя вернулась обратно. Чтобы ему не пришлось заботиться о ней, опекать ее и каждый день играть социальную роль хорошего старшего брата. Брать на себя какую-либо ответственность никак не входило в его планы.

– Я устроюсь на работу, и будем платить больше, – парировала Зоя.

– Ладно, – к удивлению для себя самого ответил Эдик и выдохнул дым через ноздри. – Лайм все равно собирался на неделю куда-то… Можешь пожить здесь недельку, а там посмотрим. Только позвони родителям, скажи, где ты, и что с тобой все в порядке.

Зоя чуть не подскочила от счастья. Она улыбалась своей самой очаровательной улыбкой и хлопала глазами.

– Но я не знаю, как там дальше Лайм отреагирует. Он вообще-то не очень девушек любит…

Зоя сделала глоток чая.

– Кстати, давно хотела спросить: тебе вообще нормально жить с геем?

12.08.

Я бегу через лес. Я путаюсь в форме, которая мне велика, под тяжестью шинели. Они бегут за мной, что-то выкрикивая на своем языке.

Ветки больно хлещут меня по лицу. В какой-то момент понимаю: все, больше не могу. Будь что будет, я не могу бежать дальше. Да, будет что-то страшное, но я больше не могу сделать ни шагу. Мое тело предает меня. Ему же и расплачиваться. Это гадкое ощущение собственного бессилия, беспомощности, обреченности… Мне страшно. Мне очень страшно. Я падаю в снег, и единственное, что могу делать – это загребать снег ртом, чтобы утолить чудовищную жажду.