Юлия Панченко - Не зарекайся (СИ)

Выдержав небольшую паузу, девочка стала говорить. Запинаясь и отводя глаза, она принялась рассказывать классному руководителю о той сути, ради которой пришла. И по мере разговора, видавшая всякое за годы работы, учительница, не знала, куда деть дрожащие от эмоций руки.

Девочка просила помощи – она хотела поселиться в приют, лишив, таким образом, отца и мать, родительских прав.

Любовь Петровна слушала Юлю и всячески пыталась скрыть волнение, даже жалость к этому несчастному ребенку. В семье у девочки откровенно не ладилось – родители практически не выходили из запоя, о чем женщина знала наверняка – Юля в прошлом году много дней прогуляла, и пришлось ехать к ней домой, чтоб поговорить с родителями. Провести, так сказать, воспитательную беседу. Путь был не близкий, а велосипед старый, и Любовь Петровна злилась, крутя тугие педали. Родители девочки встретили учителя мутными взглядами и поражающим безразличием к поступкам чада. Но тогда еще у классного руководителя были некоторые иллюзии касаемо дальнейшего – она думала, что все как-то наладится.

В скором времени пьянство в семье Юли переросло в откровенное буйство и девочка почти перестала приходить в школу. А когда все же являлась, то сверкала синяками и кровоподтеками как пестрит гирляндами новогодняя ель.

Долго так продолжаться не могло – всякой ситуации есть кульминация и развязка, это Любовь Петровна прекрасно понимала, но вмешаться или посодействовать руки не дошли.

Когда в класс Юли пришли две новые юницы – обе Наташки, с одной из которых девочка подружилась, то развязка не замедлила явиться. Судя по всему, Юля сама решила взять в руки собственную судьбу, наслушавшись рассказов о жизни подруги. И это обстоятельство Любовь Петровну восхитило – из-за смелости и воли такого юного еще существа, но такого решительного и не по годам развитого. А еще – самую малость расстраивало, поскольку учитель чувствовала долю вины из-за своего бездействия: быть может, девочка натерпелась страху, который можно было предотвратить, позвони она в социальную службу. Ведь это как нужно ребенка допечь, чтоб он самолично отказался от семьи!

Выслушав ученицу и уняв таки дрожащие руки, Любовь Петровна пообещала помочь и посодействовать. Она говорила Юле какие-то слова, которые они обе не сумели запомнить от бушующих в душах чувств, угостила принесенными из дому духовыми пирожками и пообещала себе поговорить с завучем и директором. Но, не успела. Ситуация разрешилась без участия уставшей от жизни и работы, классной руководительницы…

Те девчонки – две Наташки, с которыми свела дружбу Юля, жили в детском приюте, что находился близ школы. И Юля на самом деле решилась на разговор с учительницей из-за рассказов девочек об этом месте.

Как известно, рыбак рыбака издали видит, оттого откровенничать и делиться с Наташками болезненными, еще слишком кровоточащими мыслями, было не так уж и трудно. В ответ новенькие охотно рассказывали о новом пристанище.

Раньше в том доме был санаторий, но из-за недостатка финансирования его закрыли и несколько лет здание пустовало, привлекая своей большой, заброшенной территорией соседских детишек.

И вот совсем недавно здание выкупило частное лицо, организовав в нем приют для сирот.

Наташка рассказывала о центре – так дети называли свое новоприобретенное убежище. Причем рассказывала с таким восторгом, что Юля слушала, раскрыв рот, и в тайне вытирала вспотевшие от волнения ладошки. Ей и присниться не могла такая роскошная жизнь, которой жили дети в приюте. Для нее реальность заключалась в синяках и вечном страхе, от которого постоянно сводило живот.

И вот, решилась. Дело было сделано – разговор состоялся – тяжелый, выматывающий нервы, осталось только дотерпеть, дожить, досуществовать…

А реальность на самом деле не баловала.

В один из вечеров, когда Юля, закрывшись в комнате, читала пятый том «Анжелики», отец завалился домой в компании парочки друзей - в очередной раз, впрочем. Они погудели – долго, знатно, как только могут веселиться люди неприхотливые, разделившие между собой литровку и банку шпрот с парой вялых редисок. Родитель давно скатился под стол в обнимку с приятелем, матушка была в гостях у очередной подруги – такой же надежной, как и ветерок осенний переменчивый, а третий из компании заскучал, да так, что взял да и забрел в комнату к девочке. Взгляд его мутный остановился на хрупкой фигурке, рот – влажный, наверняка зловонный, улыбнулся мерзко, а сам мужчина – небритый, весь какой-то всколоченный, резво на диван уселся, и ладонь широкую на коленку Юле положил.