Ева Модильяри - Черный лебедь

– Ну что ж, пора уходить и нам, – устало сказал Овидий.

Я обернулась и взглянула на него. Он стоял посреди комнаты, засунув руки в карманы брюк, и лицо его еще хранило следы напряженности от этой короткой, но изнуряющей схватки.

– Конечно, – ответила я. – Иди. Через минуту я догоню тебя.

– Я подожду в саду, – кивнул он и вышел, оставив меня одну.

Я оглянулась вокруг. Кресла сдвинуты как попало, на столиках пепельницы с окурками и пустые стаканы. На спинках и сиденьях некоторых кресел еще сохранялись следы тел тех, кто занимал их. Я подняла заколку для волос, упавшую на ковер. Это был черепаховый гребень, украшенный крохотным бриллиантиком. Это была заколка Эстер. Я подошла и села в кресло за письменным столом, то самое, что несколько минут назад занимала она. Оперлась руками о стол, опустила на них голову, закрыла глаза и попыталась расслабиться.

Я была недовольна, очень недовольна собой. Да, я добилась своего, но лишь потому, что пригрозила Эстер страшным ударом. Ударом ниже пояса, подлым и низким. И теперь я ясно отдавала себе отчет в том, что была на грани какой-то гнусности: на волосок от того, чтобы разгласить тайну этой уже сделавшейся для меня родной семьи, лишь бы получить для себя преимущества. Моя победа имела горький привкус. Было бы прекрасно позвонить сейчас матери и сказать ей: «Дело сделано. Я отомстила за нас. За все твои поражения и мои». Да, это было бы прекрасно, если бы я могла сказать ей именно так. Но я не могла, потому что в действительности я проиграла.

Только в этот момент я ощутила всю страшную разлагающую силу власти и денег и только теперь поняла, что сделала для меня Эстер. Она помешала мне говорить не для того, чтобы спасти себя, но чтобы спасти меня. Она уберегла меня от подлого поступка. Она пошла против своих детей, против собственных интересов, лишь бы я не запачкалась.

Если бы Эмилиано был сейчас жив, у меня не хватило бы смелости посмотреть ему прямо в глаза – настолько я стыдилась того, что сделала. Беспощадный голос совести говорил мне, что Эмилиано ошибался на мой счет. Все они ошибались. Только Навелли, главный редактор «Оридзонти», оценивал меня верно и обращался со мной именно так, как я этого заслуживала.

Потерпевшей поражение на этом семейном совете была именно я. Я была одинока, до отчаяния одинока на вершине той пирамиды, на которую стремилась взойти, пирамиды богатства и власти.

Я встала из-за стола и вышла на воздух. Спустился вечер, и с озера потянул легкий ветерок. Я взглянула вдаль за озеро в сторону гор, пытаясь угадать то место среди их темнеющих вершин, куда навсегда улетел черный лебедь.

Какое страшное слово «навсегда»!

– Я отвезу тебя домой, – услышала я за спиной заботливый голос.

Овидий подошел ко мне и обнял за плечи.

– А где остальные? – спросила я.

– Все уехали, – ответил он.

– А Эстер? Фабрицио?

– Они тоже.

Мы сели в машину и добрую часть пути проехали молча.

– Знаешь что, Овидий, – сказала я, наконец. – Я все решила переиграть. Я передумала. Позаботься завтра обо всем. Сделай это немедленно, завтра же утром.

Овидий согласно кивнул, не отрывая взгляда от дороги.

– Я знал, что в конце концов ты откажешься, – только и сказал он.

А я уже думала об Эми. Когда-нибудь она вырастет, и я расскажу ей нашу историю, мою и Эмилиано. Мне хотелось бы, чтобы у нее были основания гордиться мной. И еще мне страшно хотелось в этот момент почувствовать у себя на шее ее нежные детские ручки.

– Мне кажется, что так будет лучше, – пояснила я. – Джанни Монтальдо больше других подходит для того, чтобы руководить издательством. Он, конечно, всегда будет заботиться в первую очередь о своих собственных интересах, но зато сумеет сохранить от развала все дело.

На этом тема была исчерпана. Пускай мне не суждено было стать большим человеком в издательском бизнесе, но все же я оставалась богатой женщиной. А с таким человеком, как Джанни, во главе издательского дома «Монтальдо» нам всем, держателям акций, нечего опасаться за свое будущее.

В Милан мы приехали, когда было уже темно. Овидий остановил машину перед подъездом моего дома. Он вышел первым и открыл для меня дверцу.

– И что ты собираешься делать теперь? – спросил он.

– То же, что и всегда. Буду заниматься журналистикой. Полагаю, что хоть теперь-то Навелли будет обращаться со мной уважительно. Надеюсь, он не откажется взять меня на мое прежнее место?

– На этот счет я готов заключить пари, – ответил он мне, улыбнувшись.