Анна Берсенева: Гадание при свечах

Алексей вдруг улыбнулся.

– А у меня все внутри обрывалось, когда ты об отце заговаривала, – сказал он, бросая на Марину быстрый и смущенный взгляд. – Нет, я ничего плохого о нем не думал, да и что я мог плохого о нем думать? Но мне казалось: ты и говоришь-то со мной только потому, что я тебе его напоминаю.

– Да ведь так оно и было сначала, – улыбнулась Марина. – Я, может быть, потому и не понимала ничего так долго. И как странно все, – медленно произнесла она. – Все смешалось, сплелось – детство, наша встреча, все, что во мне было… Ничего не объяснить, а на душе легко, правда? Мне говорил… Женя говорил в Париже: невозможно жить с человеком, когда не знаешь, что он сделает через пять минут. И мне ведь, знаешь, Алеша, самой казалось: со мной связано то, чего нормальный человек не выдержит. Но я ничего не могла поделать с собой: я ведь не притворялась, я действительно такая.

– Ну, значит, я ненормальный человек. – Алексей чуть подтолкнул Марину, и она легла ему на колени, щекой прижавшись к его животу. – И нисколько, должен тебе признаться, о ненормальности своей не жалею. А нормальные люди – где ты их видела, кстати? найдешь – покажи! – пусть живут себе как хотят и делят свою жизнь на спокойные пятиминутки. Марина, милая, да ведь неправда это, не бывает этого в жизни: чтобы все было просто, объяснимо! Я уже обольщался этим – и больше в это не верю.

Марина почувствовала, как он легонько толкнул ее снизу, под щекой, – плоть его сама толкнула ее, словно напоминая о своем желании. Марина услышала этот призыв и засмеялась.

– Вот видишь? – сказал Алексей. – Мне, например, трудно наверняка сказать, что я буду с тобой делать через пять минут – только целоваться или что-нибудь еще… Но уж точно что-то неплохое, женушка, хоть далеко я не ангел и много во мне всякого понамешано!

Она видела, что под утро он устал – от ласк, от слов и поцелуев, которых ему хотелось еще и еще. Глаза у него сделались усталые, и морщинки залегли в уголках губ.

– Может быть, мы уснем ненадолго, Алеша? – спросила Марина, когда он снова положил руку на ее живот и пальцы его скользнули вниз – легким, возбуждающим движением. – Я так устала, мой родной…

– А я не могу уснуть, – сказал он расстроенно и по-детски виновато. – Мне так минут этих жалко – каждой минуты с тобой…

– Ну что ты, Алешенька! – Марина прикоснулась ладонью к его виску, почувствовала стремительное биение тоненькой жилки. – Мы сейчас уснем с тобой, а минуты наши будут вместе с нами, ни одна не пропадет. Иди ко мне, мой хороший…

Он лег рядом, прижавшись головой к ее руке, и Марина почувствовала, как жилка на его виске постепенно успокаивается, начинает биться в такт ее пульсу. Дыхание его стало тихим, медленным и глубоким.

Марина вглядывалась в него, спящего. Черты его лица едва различимы были при свете догорающей свечи, но она видела их так ясно, как невозможно увидеть при самом ярком свете.

Вдруг ей показалось, что в комнате жарко. Прикоснувшись губами к его лбу, она почувствовала, что брови у него влажные от пота.

Боясь разбудить его, не отнимая руку от его виска, Марина потянулась к окну, распахнула – и ветер, наконец ворвавшийся в комнату запахом реки и деревьев, задул ненужную свечу на столе.