Валерия Горбачева: Медвежий камень

– Почему вы не работали у меня в прошлом году?

Его вопрос прозвучал вполне доброжелательно и вежливо, но я, прекрасно представляя, как выгляжу – старая ветровка, джинсы, о которые постоянно вытираются то руки, проверяющие качество переборки, то шпатель, которым зачищается угольное или глиняное пятно, и кроссовки, первоначальный цвет которых угадать невозможно из-за толстого слоя пыли, – ответила почти насмешливо, с ударением:

– А я и в этом году у вас не работаю. – Получилось грубее, чем я хотела, поэтому, смягчая слова и насмешливую интонацию, я улыбнулась. Есть у меня в арсенале такая улыбка: открытая, искренняя, даже наивная. Действует она всегда безотказно.

Недоуменно нахмурившийся было Командир улыбнулся мне в ответ:

– Нашли что-нибудь интересненькое?

Он задал вопрос с правильной интонацией, как свой, понимающий. А не так, как задают вопросы некоторые сильно «продвинутые» прохожие, попадаясь на первом же ответе. Помнится, был у нас раскоп, проходящий прямо по проезжей части центрального проспекта. Копали его быстро, в две смены, чтобы надолго не перекрывать движение. Но даже за две недели чего только не услышали мы от любопытных! И как записаться в наш археологический «кружок», и нашли ли мы золото, и вообще что мы здесь ищем, и даже «кого мы здесь ищем». Но это вопросы, задаваемые большей частью с интересом и вполне доброжелательно. А вот «продвинутые» спрашивают уверенно, командно-проверяющим тоном. И такой вот «продвинутый» тем самым проверяющим тоном, со знанием дела, мог спросить: что, мол, здесь было раньше, что означают все эти бревна, которые мы так тщательно чертим и фотографируем? Мы отвечаем, что в шестнадцатом веке была здесь богатая усадьба…

– Да ладно! – с возмущением восклицает «знаток». – Что ж она так посреди улицы и стояла?!

Невдомек ему, бедному, что улица двадцать первого века совсем не обязательно проходит там, где проходила улица века шестнадцатого. И когда такой спрашивает, что интересного мы нашли, каждый раз мы неустанно отвечаем, что для науки археологии все интересно и равнозначно – и полусгнившие бревна, обозначающие древнюю мостовую, и бронзовый браслет, завалившийся между этих бревен, и разбитые керамические горшки, позволяющие датировать слой, и обширные угольные пятна, свидетельствующие о городском пожаре. Все интересно. Но Станислав Владимирович спросил о другом. «Интересненькое» – это что-то необычное, то, что выбивается из каждодневных находок. Например, монетка-чешуйка – редкая находка, потому что и теряли денежку нечасто, да и найти ее, крохотную, размером с детский ноготок, в земле крайне сложно. Или боевой топор, или того лучше – меч! Ладно, пусть не целый, пусть фрагмент. Мечта… Потому что оружие теряли еще реже, чем деньги. А археологи чаще всего находят именно то, что было потеряно. Или выброшено. Есть еще, правда, захоронения, но это совсем другое дело. Это уже само по себе из ряда вон выходящее событие.

– Пока все обычно, Станислав Владимирович, – я продолжаю улыбаться, – хороший пятнадцатый век идет. Правда, есть в отдельных квадратах пара венчиков двенадцатого века… – Я, наклонившись к лотку, стоящему рядом со мной, достаю большой фрагмент сосуда с высоким горлом. – Это вдохновляет. Может, хоть на этом участке двенадцатый покопаем?

Я люблю керамику раннего Средневековья: изящные сосуды с высокими горловинами, украшенные полосками, елочкой, волнистыми линиями. Есть в них своеобразная гармония и удивительная пропорциональность. Но, к сожалению, в этом районе керамика одиннадцатого-двенадцатого веков встречается редко: в это время поселения здесь не было – только огороды или пастбища.

– В прошлом году тоже встречалась такая керамика, но совсем немного, – сказал Станислав Владимирович, задумчиво глядя куда-то поверх моей головы.

Почему-то его тон вызвал у меня легкий нервный озноб, и я, уткнувшись в свою тетрадь, пробурчала:

– Ну, так они здесь не жили постоянно, чтобы сильно-то мусорить.

– Значит, говорите, двенадцатый век… – не обращая внимания на мою ворчливую интонацию, а может, даже и не заметив ее, проговорил Станислав Владимирович. – А раньше?

– Первые поселения на берегу реки отмечены пятым веком, – ответила я, – только это ближе к излучине, но здесь могли быть их охотничьи угодья, например, или языческие капища…

Темные кроны деревьев оттеняли пока еще светлое небо. Но солнце давно спряталось за далекий холм, и вечерние сумерки уже начали свою работу: зелень высоких сосен стала суровой и даже мрачноватой, на нежной березе листья слились в одно сплошное пятно, а сочная трава стала темной и как будто даже жесткой. Лес мрачнел, становясь незнакомым и странным. Мальчишки, сидящие свободной группкой на поляне, с наступлением темноты теснее прижались друг к другу и инстинктивно потянулись ближе к огню. Сгорбленный старик в светлой широкой рубахе длинной палкой пошевелил горящие сучья и, усмехнувшись, подкинул еще несколько деревяшек. Огонь радостно подхватил пищу и благодарно затрещал. Неожиданно громко где-то послышался шум ломающихся веток и невнятное сопение. Мальчишки настороженно завертели головами, а один тихонько ойкнул, прикрыв рот грязной ладошкой. Но уже все стихло. Старик, ласково взглянув на ребят, сказал: