С. Белмонд - Довольно милое наследство

Двигатель фургона взвыл натужно, когда водитель выехал на главную трассу, ведущую к набережной Канн. Бульвар Круазетт был безмятежно ровен, и, несмотря на загруженность транспортом, волосы не вставали дыбом от страха. Поскольку меня выдернули из моих фантазий, я решила сосредоточиться на настоящем, а не витать в облаках. Наше расписание было таким плотным, что времени на осмотр достопримечательностей совсем не оставалось. Однако сейчас я прикрыла глаза от солнца ладонью, точно козырьком, и вглядывалась в даль.

На одной стороне бульвара стояли старомодные огромные отели с красивыми французскими окнами, возведенные по приказу королей и финансовых магнатов ради встреч с любовницами и просто для отдыха много-много лет назад. По другую сторону раскинулись пляжи и сияло солнце. Несмотря на современную напряженную атмосферу в городе, было в нем по-прежнему что-то изысканное, доставшееся от старых эпох. Это сказывалось даже в таких мелочах, как жест инспектора дорожной полиции Франции, который останавливает вас у обочины. Он делает это решительно и гордо, словно жизнь по его усмотрению должна здесь течь не спеша, как яхты в темно-синем море.

Мы приехали сюда через несколько дней после закрытия Каннского кинофестиваля. Но я заметила, что, несмотря на отсутствие знаменитых актрис и их толстосумов-ухажеров, которых по большей части сменили пожилые полнотелые француженки, выгуливающие своих собак, пляжи все равно были заполнены шезлонгами, в коих возлежали, принимая солнечные ванны, длинноногие красавицы. Они либо нежились в тени старомодных зонтов в бело-голубую полосу, либо степенно совершали променад, сверкая драгоценностями, прикрыв прелести полупрозрачными шелками.

Вцепившись в свой портфель из потертой кожи, набитый заметками и сценариями, и высунув голову наружу, я думала о том, что если и есть на земле место, где еще можно найти изящество, так это здесь, на Лазурном берегу, где красивые французские двери открывались перед женщинами и их возлюбленные вели их на набережную, где они наслаждались совершенством средиземноморской летней ночи.

И конечно, будучи безнадежным романтиком, я представляла себя на балконе одного из этих прекрасных отелей с балюстрадами и пальмами в кадках, установленными в обеденной зале. Но нет, мы остановились в одном из многочисленных скучных отелей на боковой улочке, какие можно найти по всему миру, так что не важно, в какой стране ты остановился на пару дней, если тебе посреди ночи нужно будет пойти в туалет, то ты точно не заблудишься. С тем же успехом мы могли оказаться в Акроне, в мрачных, тускло освещенных комнатах, где из цветов доминируют серый и коричневый, а пахнет как в холодильнике.

Когда наш пыхтящий фургон подъехал к парадному входу отеля, а звукооператоры начали шумно выгружать аппаратуру, я выскочила наружу и пошла внутрь, через холл, мимо продавцов всего на свете – от средств гигиены до компьютерных программ, мимо очереди вновь прибывших, выстроившихся с чемоданами у стойки администратора в ожидании регистрации. Я насчитала их около пятидесяти.

Я заметила Эрика на пути в комнату совещаний, которая стала негласной столовой нашей съемочной группы. Сунув портфель под мышку, я намеривалась показать ему несколько эскизов и статей по «Лукреции-интриганке». «Пентатлон продакшнс» продюсирует сразу две картины одновременно. А поскольку обычно мы не снимаем в настоящих декорациях, Брюс зависит от выбора Эрика, который создает настроение эпохи картины, а Эрик, в свою очередь, полагается на мои исследования. Так что меня все знают как «историчку», которую режиссеры терпят только потому, что, когда я рядом, Эрик спокоен. А Эрик ценный кадр, потому что тоже помешан на работе, умеет общаться с людьми, а главное, может достать все, что угодно, по цене дешевле, чем кто-либо другой.

Я протиснулась к стойке, где он читал меню, и спросила, сможем ли мы за обедом обсудить детали антуража Лукреции Борджиа, чтобы я могла освободиться пораньше и улететь в Лондон на оглашение завещания двоюродной бабушки Пенелопы.

Эрик слушал меня, а его густые светлые брови все больше и больше сходились к переносице. Он был похож на крупного лохматого волкодава ростом метр восемьдесят пять, с огромным животом, косматыми, почти белыми волосами и неряшливой, неожиданно темной бородой, в которую вплеталось лишь несколько седых прядей.

– Что? – закричал он. Он махнул осветителю, который только что подошел. – Тимми, поди сюда. Ты должен услышать это своими ушами.