Француаза Бурден: Искушение страстью

Валлонг, 1945

Клара вздрогнула: до нее донесся звук выстрела, сильно приглушенный толстыми стенами. В изголовье кровати она нащупала выключатель грушевидной формы и судорожно на него нажала. Из темноты высветилась привычная обстановка: два бержера, обитых шелком цвета слоновой кости, стол, покрытый скатертью с оборкой, тяжелые узорчатые занавески и маленький дамский столик, где она писала письма.

Привстав, Клара прислушалась, но дом снова погрузился в тишину. Уверенная, что выстрел ей не почудился, Клара поспешно накинула халат и устремилась к двери. У нее было не просто предчувствие, а уверенность, что произошла трагедия и сейчас перед ней предстанет тот ужас, которого она так боялась и мучительно ожидала уже столько времени, что привыкла жить в гнетущей тревоге. Она точно знала, что однажды, днем или ночью, случится непоправимое, – и вот этот момент настал.

Наверху лестницы ей стало дурно, и она чуть было не повернула назад, но, крепко вцепившись в перила из кованого железа, ступенька за ступенькой, начала спускаться. Сейчас она не могла позволить себе обморок. Сердце сильно билось, но она не стала возвращаться за лекарством. От этих пилюль все равно мало толку: Клара не была больна, а лекарство принимала, чтобы успокоить семью. Годы войны были тяжелыми, и не только из-за лишений. У каждого свое горе.

Большая передняя была погружена в полумрак ночников: каждый вечер, прежде чем подняться в спальню, Клара сама зажигала их. Под ее босыми ступнями плитка пола казалась ледяной. Она глубоко вдохнула, чтобы набраться храбрости, и, приблизившись к кабинету Эдуарда, вошла туда без стука.

Сначала она увидела Шарля: он стоял неподвижно посреди комнаты. И почти в тот же момент заметила Эдуарда: с залитым кровью лицом и остекленевшим взглядом, распластавшийся на столе, на бюваре, он был уже неузнаваем. Здесь же, рядом с чернильницей, был револьвер.

– Господи, – чуть слышно выдохнула она, – это случилось!

Ее дыхание больше походило на хриплые рыдания: она отчаянно старалась не потерять контроль над своими словами и действиями. Даже для нее удар был слишком силен. Шарль пошевелился, но она остановила его движением руки.

– Может быть, есть письмо? – начала она. – Ну, что-нибудь, что объясняло бы…

Она приблизилась к младшему сыну и прильнула к нему в напрасной надежде на поддержку.

– Мама, – шепнул он, – мне надо тебе сказать…

Он сомкнул руки у матери на затылке, не давая ей смотреть на Эдуарда, но та сопротивлялась с удивительной силой.

– Нет, ничего не говори, молчи, Шарль, умоляю тебя, молчи!

Сын бессильно посмотрел на нее, и она поняла, что ее авторитет все еще был непререкаем.

– Последнее время твой брат был в депрессии, он подолгу просиживал здесь, – четко произнесла она. – Мадлен это сводило с ума и детей тоже. А я ничем не могла помочь. Ни я, ни кто-либо другой. Ты ведь тоже так думаешь? Что же, теперь ничего не исправишь.

– Выслушай меня, – снова попросил он строгим голосом.

Не обращая на него внимания, Клара продолжала свою мысль, ее терзал страх за судьбы детей Эдуарда. Однако ни одна слеза не выдала ее горя. Она реагировала на все, как и подобает вождю клана. Это была исключительная женщина, и Шарлю не следовало об этом забывать. Какой бы ни была боль, Клара умела держать удар. А тут у нее просто не оставалось выбора.

Отстранив Шарля, она окинула взглядом кабинет. Самое ужасное – этот револьвер; когда-то он принадлежал ее мужу, его привез адъютант. Она вспомнила о другой жуткой войне, когда мужа призвали, несмотря на его возраст (тогда на фронт стали отправлять юношей и ветеранов), он геройски проявил себя и, разделив участь многих других, погиб на поле брани, оставив ее вдовой. Револьвер вместе с посмертными наградами передали через адъютанта. Военная медаль, военный крест и благодарность отечества. Бедный Анри! Мысль о том, что Эдуарда убило его оружие, была невыносима. Во время немецкой оккупации револьвер с охотничьими ружьями тщательно прятали за бочками и мешками с углем в глубине самого дальнего подвала. После освобождения Эдуард сам принес их оттуда.

Клара лишь мельком взглянула на обмякшее тело старшего сына: она боялась, что эта страшная картина навсегда врежется в ее память. И все-таки то, что произошло, должно было случиться: она это всегда знала, она это предвидела. Это было неизбежно.