Галина Щербакова - Вспомнить нельзя забыть

– Что это? – не поняла девушка.

Аля достала блестящую штучку, распахнула ее, как пудреницу, и засмеялась.

– Анекдот Машка прислала. На, почитай.

Оля взяла в руки «пудреницу». Она вся бликовала, рябила, и Але пришлось повернуть ее так, чтобы высветились буквы.

Французка пришла домой вечером и застала у себя в спальне десять мужиков.

– Я очень устала, – вздыхает она. – Двое должны уйти.

– Что это? – спросила Оля.

– Мобила. А анекдот – эсэмэска.

– Что?

– Ну… Послание… Письмо. Меня, к примеру, нету, а сообщение остается. Кто звонил? Зачем? Ну и всякая такая хурда…

– А я ни разу не видела, – ответила Оля. – Значит, пока я спала… Я сколько пролежала? Полгода? Да?

Аля молчала. Она видела, что девушка занервничала.

– Неужели больше? – тихо спросила Оля.

Аля молчала. Тут снова запела «пудреница». Аля щелкнула и ругнулась.

– Прям, я им нанялась колоть, когда им вздумается. Соседи чертовы. Гипертоники. Ну, не успела я утром, пока девчонок в сад собрала, ботинок полчаса искала. Балда зафигачила его за стиральную машину, ну, какой идиот будет там искать? Я – идиот. Нашла. Вот и не успела к соседской заднице. – Одновременно Аля с неимоверной быстротой нажимала на кнопки.

– Ой! Нина Петровна! – голосом птицы рая говорила она. – Это я. Простите Христа ради. Девчонки подвели, завозилась. Зайду к вам сразу после работы, а потом уж пойду за ними. Положите горчичничек на затылочек и на икры. Сегодня ведь буря. Все маются. Еще хорошо половиночку, даже четвертиночку коринфара под язык. Ко-рин-фар. Без рецепта. До скорого!

Она щелкнула мобилой и сказала Оле:

– Платили бы больше на работе и на халтуре, я бы плюнула на потерявшийся ботинок, потому что на такой случай было бы хотя бы две пары обуви. А если одна? Вот такая пошла жизнь, пока ты у нас полеживала.

И Аля выскочила из палаты. Первый шаг, шажочек, она сделала. Завтра сделает другой, и никто ей не докажет, что она неправа.

Оля же в это время проводила пальцем по рубцам на животе. Они были крепкие, твердые. Она вспомнила маму, у которой был аппендицит. Через месяц после операции уже почти не было видно шрама, только краешек. Но мама все равно печалилась, что пляжные трусики придется носить другие.

– Из-за такой ерунды? – смеялся папа. – В шрамике твоем даже есть шармик.

– Как же! – будто бы сердилась мама, хотя было явно: слова папы ей приятны. Папа вообще любил нахваливать маму за все. За свежее и подгорелое, за вкусное и невкусное. Так он ее любил. Первый раз за все время прихода в себя у Оли где-то легко щипнуло в сердце. Сейчас ее рука лежала на шраме и на скособоченном пупке. Какие же плавки понадобятся теперь ей? Мысль была жгучая, она сожгла легкий щипок в сердце.

Тихонько встав, она пошла к зеркалу. Было странное ощущение себя чужой. Будто она не себя разглядывала, а как бы старшую сестру с вытянутым к подбородку лицом. Куда ушли ее припухлые щеки, округлость лица, ушли и исчезли в никуда, потому что подбородок был острым, маминым. Она взяла волосы и подняла их вверх, так носила волосы мама. Такой мама была на свадебной фотографии, что висела у них в спальне.

Мама выходила замуж, как она сама говорила, уже старой, после института. Ей было двадцать четыре. А папа только что вернулся из Польши, где помогал строить верфь. Все свое детство и до самой трагедии Оля время от времени слышала фразы: «Польша при мне начала уходить. Я это видел в зародыше». Маленькая, она не понимала, куда могло уйти государство, постоянно живущее на карте, и поняла это только в девятом классе, хотела спросить у папы, как это было, не успела. А может, и хорошо, что не успела. Папа «заводился» на этой теме.

Оля вдруг вспомнила, как мама с высоко поднятыми волосами встречает в прихожей гостей и говорит им тихо: «Только не трогайте Польшу».

Почему именно это пришло ей в голову, когда она смотрит на себя в зеркало и в общем-то беспокоится о своем лице, которое куда-то возьми и исчезни. Ушло, как та самая Польша.

«Это у меня такой юмор?» – спросила она сама себя. Вернувшись в палату, она стала смотреть в окно. Зарешечено. Почему? Поняла, что второй этаж низкий, козырек подъезда почти под окном. На лавочке больные в мерзких больничных халатах. Видимо, тепло, но лужи, значит, ночью был дождь. Аля сказала, что искала сегодня детский ботинок. В сандаликах в дождь не выйдешь. По глазам ударила картинка. Она идет по аллее, на нее капают капли с деревьев, голые пальцы в босоножках стали грязные, и хотя, наверное, не у нее одной, ей неловко. Она чистюля, аккуратистка, а люди подумают о ней нехорошо.