Галина Щербакова - Вспомнить нельзя забыть

Он шел ей навстречу. Высокий, красивый, рубашка-апаш открывала сильную шею, джинсовые ноги казались бесконечно длинными. А она шла за Ксанкиными впечатлениями.

Он резко шагнул влево и оказался напротив нее, красавец-мужчина, распахнувший руки. И она безбоязненно вошла в них. Он повел ее в тот отросток аллеи, в который она вбегала с ведром и совочком.

Да! Да! Там можно было копать, а на аллее нельзя. А она любили это слово «копать». Первый произнесенный ею в жизни глагол. Мама спрашивала папу: «Если искать знаки судьбы, то что бы это значило?» Мама ей рассказывала об этом уже потом, когда она подросла и знать не знала, что болтала на самой зорьке жизни. «Может, будешь агрономом? – размышляла мама. – Хотя, что называется, ни с какой стороны… Или археологом… Это уже чуть ближе… Есть момент исследования. Это может быть от папы». Но потом забылось. Все. И слово, и мамины поиски знаков судьбы.

Сейчас же она шла в отросток аллеи. И некто чужой и сильный крепко держал ее за плечи. В какую-то минуту ее охватил страх. Когда она повернула голову и увидела его профиль. Жесткий? Жестокий? И рванулась вбок. И ей было сказано так, что сердце стало умирать от ужаса: «Нишкни, сопелка. Хуже будет». Тут она уже рванулась изо всей силы. Но он так дернул ее за руку, что она почувствовала: рука оторвалась и висит в мешке кожи, а боль стала главной и рвалась из горла криком. И тут ее бросили на землю, головой она ударилась о край бывшего круга и уже ничего не помнила.

Очнулась от невыносимой боли всюду. Тело – сплошная боль. Кто-то нежно держал ее голову на коленях и шептал: «Успокойся, девочка! Все будет хорошо!»

«Эта сволочь загнал в нее горлышко бутылки», – услышала она. И потеряла сознание на пять лет.

Сон был такой четкий, такой ясный. В нем была режущая боль, кровь, хлеставшая из нее, и сознание, что она сама «вошла в руки».

Значит, не было никакой аварии.

Авария была у папы с мамой. Они мчались на машине к ней в больницу? Или, наоборот, возвращались, оставив ее, полумертвую и растерзанную? У них один год смерти. Один ли? В памяти возникает табличка. Папина дата то ли залеплена, то ли соскоблена. Вопросы, как стрелы, пущенные наугад, вонзаются куда ни попадя. Тело болит остро, будто вспомнило ту боль.

Этот человек – человек ли? Да, рука оторвалась и была, как в мешке. Она закричала, и он бросил ее на землю. Пальцами она хватала мягкий парковый грунт, который так любила копать. Больше ничего. Тьма.

Может ли она поручиться, что мужчина с ребенком на плечах, что уже само по себе как бы и алиби, и знак порядочности, тот самый красавец, к которому она бестрепетно вошла в руки? Не дождалась Ксанкиной исповеди, решила проверить все на себе?

«Он загнал в нее горлышко бутылки».

Значит, она боролась, билась… Жалкое оправдание себя самой.

Теперь она ходит на кладбище не только в воскресенье, но и в субботу, и в будние дни, когда оказывается, что нет работы и можно уйти с условием задержаться завтра.

Она его ищет. Но ни мужчина, ни ребенок в носочках в полосочку ей больше не встречаются. Нет ответа на вопрос, а что делать, если он встретится. Оторвет ведь руки-ноги и уже в горло вставит горлышко бутылки. Страха нет. Пусть даже так. Она носит с собой нож. Но под ним даже хлеб не режется, а крошится. Ей бы меч, как у Умы Турман. Чтоб снести ему голову вместе с мощной шеей. Чтоб она валялась на земле, хватала воздух ртом. Это тебе, сволочь, за папу и маму. Она так сильно переживает воображаемое, что ей даже становится легче, будто возмездие случилось на самом деле.

Но он ей не встречался. Она обводит линии профиля чернилами. Странно, но в таком виде она его как бы и не знает. Вот дура, думает, зачем обвела? Теперь, если он убьет ее, этот эскиз не сможет стать не то что доказательством зла, а даже просто наводкой.

Скоро она успокаивается. Это свойство многомиллионного города: раствориться и потеряться в нем – раз плюнуть. Нож без нужды лежит на дне сумочки. И на посетителей кладбища она смотрит уже почти без надежды. Она хочет восстановить на камне дату смерти отца. Звонит тетке. Та называет спокойно и уверенно совсем другой год, чем тот, что написан у матери.

– Они не погибли вместе?

– Нет, – ответила Марина. – Ольга! Ты уже в порядке. Мама умерла раньше, а папа… Папа действительно разбился на машине… – Она замолчала, и Оля поняла: тетка до сих пор не знает, как ей объяснить, что было с ней.

– Про себя я знаю, – сказала Оля и положила трубку.