Оливия Голдсмит - Фаворитка месяца

Джан подумала о Нью-Йорке, о своей жизни с Сэмом, о расставании. Она думала о Молли и Чаке, о Нейле, о тех двух ужасных, одиноких годах, которые провела после разрыва с этим миром.

Хотела ли Джан, чтобы этого никогда не было? Желала ли она подтвердить свое тождество с Мэри Джейн?

Джан не могла ответить на это утвердительно. Она была рада тому, что стала хорошенькой. Не для каждого, конечно, а для себя. Не будучи никогда красавицей, Джан всегда жаждала ею быть. И если бы она не прошла через хирургическое отделение, то никогда бы не вкусила этого. Джан подумала, что хорошо знает разницу между жизнью красивой женщины и жизнью уродки. Она испытала это. И была рада.

И сейчас Джан злилась на мир, увековечивший эту разницу: размер глаз и форма носа значат больше, чем личностные качества. Голливудомания и американомания распространяются по всему земному шару. Америка экспортирует свое представление о культуре так же, как Япония экспортирует автомобили.

Джан слышала гудки на другом конце провода. «Пожалуйста, доктор, будьте дома», – умоляла она. Ей было интересно, как выглядит квартира Брюстера. Спит ли он в односпальной кровати или в двуспальной? «Боже, – молила она, – дай ему спать одному».

– Алло?

– Брюстер? Это Мери Джейн!

Слава Богу! Это было хорошее начало. Джан слышала, как он вздохнул.

– Я разбудила вас? Простите.

– Все в порядке. – Он помолчал. – Я не разговаривал с Мери Джейн много лет.

– Знаю, так же, как и я.

Джан умолкла. Как она могла объяснить? Как мог кто-нибудь, даже Мур, понять, что с ней случилось: кем она была, и кем она попыталась стать, и кем она стала сейчас?

– Кое-что произошло. Я имею в виду, я чувствую, как я изменилась, как…

Джан вслушалась на минуту в молчание на другом конце провода, поскольку ей показалось, что Брюстер ее не слышит.

– Брюстер? – позвала она.

– Да, Мери Джейн?

– Когда вы возвращаетесь в Гондурас?

– В течение месяца.

– Вам нужна сиделка?

– Вы нуждаетесь в работе?

– Нет, но я… Я очень, очень хочу.

Хотел ли Мур посмеяться над ней? Счел ли он ее дилетантом, входящим в новую роль? Все равно, Джан чувствовала, что это самый важный звонок, который она когда-либо делала, самый важный звонок в ее жизни.

– Я знаю, это достаточно неожиданно, – начала она, – но кое-что изменилось во мне. Я думаю, что это вызревало во мне долгое время.

– Я тоже так думаю, – сказал Брюстер.

– Мне кажется, я могла бы стать сиделкой. Я имею в виду, мне надо учиться, я многое забыла. И я не знаю испанский, кроме того, чему учил меня Рауль…

– Значит, надо пойти на курсы.

– Да! – Джан глубоко вздохнула. – Я могла бы помогать в присмотре за детьми. Я знаю, могла бы. Не в хирургии, конечно, но, может быть, во время консультаций. Я могла бы помогать кому угодно, могла бы присматривать за ними, Брюстер. Я знаю, я могла бы.

Слезы полились из ее глаз.

– Могу я приехать, Брюстер? – прошептала она.

– Добро пожаловать, – сказал он.

Я Лаура Ричи. Конечно, я была здесь все время, излагая факты, описывая все детали этой истории. И что за история! Я не могу выдумать в ней что-нибудь, я могу только тщательно ее изложить на бумаге. Кто же мог еще это сделать?

Вся Америка поклоняется храму трех фальшивых женских идолов; одна связана с понятием «брат», одна – Франкенштейн, и наконец – мужчина! В этом рассказе было слишком много восклицательных знаков, но я сама стараюсь быть скупой на них. Знаете, как говорят: правда сильнее лжи. Вы не можете сказать, что не приобрели большую ценность за свои двадцать три доллара.

Мне понадобилось больше трех лет, чтобы изучить и собрать вместе все части. Я не думаю, что добьюсь лавров Полицера или Мак Артура, но, тем не менее, черт возьми, моя работа закончена. И если критики, как неизбежно бывает, окажутся суровы со мной, как с пустяшной, слабоумной и заблуждающейся дамочкой, я могу пролить слезу, подписывая следующий чек на авторский гонорар. Я уже сделала семь вкладов в банк и дала своей секретарше Нэнси достаточно денег, чтобы она сделала хороший депозитный вклад в Сан-Диего. Она увольняется в следующем месяце. Я сказала, что Нэнси не сможет целые дни заниматься бездельем, но она только смеется и говорит, что собирается попробовать. Нэнси говорит, что хочет только такой жизни, которая созвучна с последними страницами моей книги. Я тоже устала от грязи, сплетен и скандалов, о которых так любит читать Америка. Возможно, в глубине души я верю, что критики поймут меня и оценят мою книгу, как скромный вклад в литературу.